Фредерик Дар - Волк в бабушкиной одежке.

Мы все трое рысцой продвигаемся вверх по аллее. Я — напевая, Пино — протестуя, а сенбернар на трех лапах, заканчивая на ходу поливку.

Входим без стука. Боже мой, на что это похоже! Порядочный беспорядок. Голос Берюрье наполняет громом все помещение. Он вызывает волны, создает эхо, колотит по барабанным перепонкам, взрывает звукоприемники и заставляет трепетать глухих, растрескивает витражи и вышибает клапаны в унитазах.

Я затыкаю уши в надежде что-то услышать, ибо без фильтра это грохочет параксизматически, без цвета, без запаха, без спасения и невидимо для невооруженного глаза.

— Я обещаю тебе, приятель, небо с овчинку покажется! Хочу, чтобы ты усек одну вещь: когда старший инспектор Александр Бенуа Берюрье дает себе труд обеспокоиться, то не для того, чтобы сосчитать, сколько граммов картошки в одном кило бататов, понял, крысиная задница? Вместо того, чтобы тут беседовать с тобой, я должен быть в постели-с и лечить-с свою анемию. Ты видишь перед собой человека, у которого почти уже нет красных шариков в крови, но еще достаточно, чтобы вырвать твой кадык и заставить тебя сожрать его без сахара. Я понятно излагаю?

— Не мучьте меня, — умоляет угасающий голос папаши Фуасса.

— У тебя что, расширение вен, и ты боишься за свои конечности? — регочет Толстяк.

Я вопросительно смотрю на Пино. Его изумление не меньше, чем мое. Каким чудом толстяк Берю, которого я оставил несколько часов назад прямо умирающим на постели, оказался здесь?

Фуасса бормочет:

— Если вы дотронетесь до меня, я буду жаловаться! Я болен!

— Если я дотронусь до тебя, то у тебя не останется сил ни на что, не то что на жалобу, ха! Огурчик ты мой свеженький! Могу обещать, что скоро ты потеряешь последний коренной зуб! А гляделочки, чтобы их разлепить, придется спецпримочку состряпать. Что до хрюкальника, так никакой эстерический хирург не сумеет его починить. Знаешь, на что он будет похож? Знаешь? На зрелый помидор, на который усядусь я, Берюрье. Именно так!

Пино дергает меня за руку, но я делаю ему знак заткнуться. Мой конвейер Рено функционирует, как сталеплавильный цех в военное время. Продолжаю задавать себе вопросы по поводу поведения Берюрье и продолжаю не находить ответов.

Я же хорошо знаю толстяка Берю. Если он устраивает это представление, значит, неожиданно обнаружил что-то важное по поводу Фуасса. Что? Уот Уопрос, как говорят испанцы, когда они свободно говорят по-немецки. Если продолжать, то может что-то прояснится. Поэтому пока лучше не выступать. Сенбернар продолжает поливать прекрасные пинюшевские панталоны. Это длится уже две с половиной минуты. Мой любезный друг танцует с ноги на ногу, но не может избежать неудержимой струи этого животного.

Дуэт Берю — Фуасса продолжается. Похоже на театр в Чикаго.

— Но я ничего не сделал, — плачет лучший из рантье.

— Согласен, ты ничего не сделал, — неожиданно уступает Толститель. — Ну, так я сообщу своим рахитичным начальничкам то, что ты ничего не сделал. И я им представлю доказательства того, что ты ничего не сделал, старая плевательница!

— Ма, ме, — блеет Фуасса.

— Оставь свою маме в покое, — голосит Берю. — И попытайся усечь, что происходит, приятель!

Его Величество Ужаснейший собирает воедино дыхание, временную паузу и кураж. Затем понижает голос до шепота так низко, что мне уже не нужно затыкать уши:

— Этой ночью, дедуля, я был вместе с комиссаром Сан-Антонио и Пино. Они оставили меня снаружи, в машине. Но я не из разряда осадочных пород, мне надо перемещаться. Чтобы размять ходули, я прогуливался вдоль ограды. И я все видел, слышишь, отрада палача, ВСЕ!!!

Снова тишина. Мне не нужно быть там, чтобы видеть притворство Фуасса. Я представляю, слушая. Иногда происходит смещение органов чувств. Уши служат для зрения, нос для слуха, зрение для пробы, пальцы для обоняния и слизистые для осязания.

Пинюш приближает к моему уху усы вида взъерошенной шерсти кокосового ореха.

— Что он надумал?

— Посмотрим! — прерываю я. Первым не выдерживает Фуасса.

— И что же вы видели?

— То, что возбудит моих начальников, килька ты Б майонезе!

Слышен шлепок с немедленно последующим криком. Если мой дедуктивный ум работает немного лучше, чем водопровод дорожной гостиницы, речь идет о подзатыльнике в исполнении Толстяка.

Опять тишина.

Затем сломленный голос Фуасса.

— Но чего же вы от меня ждете?

— Кусочек торта, — отвечает Берюрье.

Мои евстахиевы трубы шевелятся.