Дарья Калинина - Кража с обломом

— Мишка! Постой! — ринулась прочь.

Вернулась она уже через несколько минут, как раз к тому времени, когда я успела прийти в себя и купить ей новый стаканчик кофе.

— Представляешь, — огорченно поведала мне Мариша, отхлебнув из стаканчика, — мне показалось, что я увидела среди прохожих Мишку, в черной рубашке.

Я осмыслила услышанное и с жалостью посмотрела на подругу, представляя, как это, должно быть, тяжело, когда тебе мерещатся головы бывших женихов, завернутые в черные рубашки. Мало ей, бедной, призраков убитых любовников, так теперь еще и это.

Если так дело и дальше пойдет, то домой мне Маришу в кондиционном виде не доставить. Но зная, что пострадавшему надо дать выговориться, я для уточнения спросила:

— Так прямо в толпе и парила?

— Кто? — удивилась Мариша.

— Голова, — пояснила я, всячески стараясь показать, что все понимаю и волноваться Марише не следует, но она почему-то все-таки заволновалась.

— Как это парила? Она шла на плечах, то есть Мишка шел, а голова была у него на плечах.

— Одетая в черную рубашку, — уточнила я, продолжая делать вид, что ничего в этом факте странного не нахожу.

Мариша посмотрела на меня с некоторой опаской, что меня несколько обидело, в конце концов, ради нее же и стараюсь, и нетерпеливо объяснила:

— Мишка был одет в черную рубашку, вернее, мне показалось, что это Мишка. Я побежала за ним, но в толпе потеряла его и всего-то на какой-то миг, а когда увидела снова человека в черной рубашке, то, естественно, решила, что это Мишка, и поспешила за ним, но, догнав, выяснилось, что это совсем посторонний человек и даже прическа у него другая. Настоящего Мишку я упустила.

— Твой жених сидит в тюрьме, и ты сегодня идешь к нему на свидание, — рассудительно напомнила я ей. — А ты просто обозналась.

— Я не обозналась, потому что это был он. Что, по-твоему, я Мишку не узнаю? Хотя, конечно, может быть, и не узнаю. Все-таки больше года прошло. Наверное, ты права, и это был не он.

— Сейчас ты сходишь на свидание и сама во всем убедишься, — успокаивающе заметила я. — Пей кофе, а то совсем остыл.

Кофепитие мы растянули почти на целый час, Маришины нервы нуждались в успокоительном, а она уверяла, что кофе действует на нее именно как успокоительное. Во всяком случае, тот кофе, который готовят в таких ларечках и подают в пластмассовых стаканчиках. Поэтому когда мы вернулись к очереди, нас там с трудом узнали, но узнав, восстановили в правах, и мы оказались возле окошка. Мариша протянула туда свой паспорт, разрешение, обманом выманенное у судьи, а также свое заявление, и мы с трепетом стали ждать. Оказалось, трепетали мы не понапрасну, все-таки интуиция великая вещь, ведь подсказывала она мне, что не получится у нас так, как хочется, а я ей еще не верила!

— Такой у нас не содержится, — покопавшись в бумагах, произнесла девушка в зарешеченном окошке.

— Когда же его отправили? И главное, куда? — спросила Мариша с таким видом, словно у нас в стране наблюдается резкий дефицит исправительных учреждений и на всю страну это единственное.

— Не знаю, у нас его никогда и не было, — уверенно ответила регистраторша. — Откуда у вас сведения, что он тут?

— Родители говорили и друзья тоже, — растерянно пояснила Мариша. — И потом, он мне как-то раз написал, адрес был ваш.

— Этого быть не может, — еще более решительно ответила девушка. — Его тут никогда не было. Если хотите, то можете отправиться к начальнику, он как раз сейчас принимает, но он вам скажет то же самое.

И вообще вся картотека у меня.

— Может быть, он бежал, а вам не разрешено об этом болтать? — понизив голос до конфиденциального шепота; спросила Мариша. — Вы только кивните, если я права.

Девушка отрицательно затрясла головой и сказала:

— У меня нет никакой информации об этом человеке. К тому же у него такая фамилия, что если бы он у нас сидел хотя бы несколько дней, то я бы обязательно запомнила, но человека с такой фамилией на моей памяти у нас не было, а я работаю тут уже третий год.

Вид она имела настолько убежденный, что даже неугомонная Мариша прониклась ее словами и отошла от окошка, не устроив какого-нибудь спектакля по своей привычке.

— Как это возможно? — спросила она у меня. — Человек пишет письма из тюрьмы, а на самом деле находится не в ней, а где-то за тридевять земель. Квартира его продана, вещи исчезли, и сам он тоже. И кто мне теперь скажет, где и у кого ключи от моей квартиры? Кому этот обалдуй их мог передать, и главное, с какой целью и по какому праву? Я ему и ключи-то оставила чисто по рассеянности, а вовсе не для того, чтобы неизвестно кто из его приятелей стаскивал ко мне свежие трупы собственного, а хоть бы и не собственного изготовления. Я категорически против, так это дело не оставлю и домой возвращаться не собираюсь до тех пор, пока все не выясню до конца.