Клод Изнер - Встреча в Пассаже д'Анфер

Виктор окинул взглядом узкую комнату, где умещались только двуспальная складная металлическая кровать и деревянный сундук. Стены были обклеены иллюстрациями из журналов: сцены на пляже, строящие песочные замки мальчишки в матросских костюмчиках и соломенных шляпах с ленточками и девочки в платьях из органди. Таким, очевидно, была страна Эльдорадо, о которой мечтал обитатель этой комнаты. Войдя, он уселся на кровать. Виктор остался стоять, но хозяин похлопал рукой по ситцевому покрывалу рядом с собой.

— Садитесь, эта койка вполне заменит канапе, на каких сидят гости в высшем обществе. Я нарочно купил большую, ведь на кровати мы проводим добрую половину жизни.

— Неправда, только одну треть.

— Говорите за себя, я дрыхну часов двенадцать, иначе у меня голова потом кружится, а в моем возрасте это может иметь плачевные последствия.

Озадаченный Виктор внимательно разглядывал лицо старика, покрытое густой сеткой морщин.

— Допустим. Как думаете, что случилось с Максансом? В газетах пишут об убийстве.

— Меня допрашивали сегодня утром, и я сказал: «Он был безобиден как голубь, Макс Большое Ухо, грешно убивать таких».

— Откуда это прозвище?

— Макс Большое Ухо? Постойте, а вы сами-то кто такой? — насторожился Сиприен Бретеш.

— Мой дядя Эмиль Легри был другом Максанса.

— A-а, ну да, об этом Эмиле Макс мог говорить без конца. А раз уж вы член его семьи, вот вам моя рука. Я расскажу вам то, о чем никогда не узнает полиция. В тот вечер Макс ушел из дома не один, я не видел его спутника, но слышал, там был кто-то еще.

— Мужчина или женщина?

Сиприен Бретеш только молча надул щеки, что, должно быть, означало, что Виктор требует слишком многого.

— Ладно. Но вы не ответили на мой вопрос. Откуда это прозвище, Макс Большое Ухо?

— Во-первых, Макс обожал Аврелия и вечно цитировал его, а во-вторых — всегда прикидывался, что глуховат, [61] Игра слов: по-французски Oreille («ухо») созвучно с именем философа, Aurèle . — Примеч. перев. если ему не хотелось иметь дело с каким-нибудь занудой.

Сиприен Бретеш порылся в сундуке и вытащил оттуда «Размышления» Марка Аврелия.

— Эта книга принадлежала ему? — спросил Виктор.

— Я успел стянуть ее вчера из его комнаты, пока там не начали делать уборку, и еще взял гравюру — на ней тот тип, что написал книгу. Оттуда выкинули все, кроме мебели, и уже вселился новый жилец, мне его рожа не нравится. А у вас книжная лавка? Вам не нужны журналы? Я подобрал целую пачку на улице Жергови.

— Вы очень любезны, но я продаю только книги.

— Дайте-ка ваш адресок, вдруг мне попадется что-нибудь стоящее. Я бы вам сбагрил и этот талмуд, но хочу оставить на память о товарище. Макс Большое Ухо был добрейшей души человек!

Виктор дал старику свою визитную карточку и, поблагодарив, ушел.

Он доехал до авеню д’Орлеан, затем, немного поразмыслив, свернул на авеню дю Мэн, боясь заплутать в районе бульвара Распай, пребывавшего в состоянии вечной стройки. Потом срезал путь по улице Гэте, где уличные торговцы предлагали по сниженной цене контрамарки в кабаре и в театр «Монпарнас», а перед трактирами, украшенными гербами Ренна и Сен-Мало, бретонцы в национальных костюмах продавали столичным кумушкам блины и свой фирменный крем-брюле с черносливом.

Наконец он добрался до дома номер 5 по улице Депар. Спрятав свой велосипед в кладовке, Виктор поднялся по лестнице и позвонил в дверь с табличкой «Вандель-Перошон». Ему открыла импозантная дама с пепельными волосами, в платье из изумрудной тафты, выгодно подчеркивающем грудь и бедра. Упоминание о родстве с Эмилем Легри снова произвело нужный эффект, и хозяйка без малейшего колебания пригласила Виктора в дом. Но, сидя в вольтеровском кресле с фиолетовой обивкой посреди комнаты, вызвавшей в его памяти воспоминания об отце, который обожал лиловые тона, Виктор скоро пожалел о том, что упомянул про дядю, так как это вызвало нескончаемый поток причитаний, которые он тщетно пытался остановить.

— Я совсем одна, понимаете, одна! Как же несправедлива жизнь, я не заслужила такой жестокой судьбы, мой муж умер, брат тоже, сын уехал в Лион работать у какого-то архитектора и не прислал оттуда еще ни одного письма. Служанка? Лентяйка и воровка! Стащила мои английские тарелки и выклянчила неделю отпуска под предлогом, что ее мать сломала руку! Да, ваш дядя был славный человек, должностью заместителя начальника вокзала мой брат обязан ему. Но при мысли о том, в каком состоянии вернула мне его в августе эта пиратская шайка, на собрания которой Донатьен постоянно ездил, — несчастный случай, как они утверждали, — во мне закипает гнев, и я…