Клод Изнер - Леопард из Батиньоля

Джина многому научилась за годы скитаний. И главное, что она узнала, — разлука с близкими и родиной дает возможность день за днем переосмыслить свое прошлое, оценить прожитое время, каждое его мгновение, начиная с младенчества. Такое самонаблюдение неизбежно и беспощадно открывает то, что раньше воспринималось только на подсознательном уровне, дает панораму побед и поражений. И вывод неутешительный — счастливые и печальные периоды жизни, борьба, разочарования и обретения кажутся такими ничтожными, если смотреть на них оттуда, куда они тебя привели, что в пору прийти в отчаяние.

Джина приблизилась к зеркалу. Сорок семь лет, несколько серебристых нитей в по-прежнему роскошной рыжей гриве. Морщинки, слегка увядшая кожа на шее. Но фигура все так же стройна. Способна ли она еще понравиться мужчине? Джина медленно расстегнула блузку, юбку, расплела шнуровку на корсете. Одежда скользнула на пол. Собственная нагота, отраженная в зеркале, показалась ей хрупкой, словно стебелек травы, схваченный первыми заморозками. Она распустила волосы, тряхнула головой, чтобы они разметались по плечам. Так лучше. Летний свет не пробивался сквозь тяжелые занавески, и в полутемной комнате скорбный труд времени был не столь заметен — из зеркала смотрела прежняя Джина с крепкой высокой грудью и крутыми бедрами, она просыпалась внутри другой, живой Джины, стоящей напротив, наполняла ее ностальгией и любовным томлением. Женщина провела рукой по животу. Коснутся ли его снова мужские ладони? Прошепчет ли мужской голос слова любви? Пинхас был ее единственным мужчиной. Сможет ли она, осмелится ли заняться любовью с кем-то еще?

Джина не помнила, когда в ее мыслях поселился Кэндзи Мори. Возможно, когда она стала замечать, что у нее учащается сердцебиение в его присутствии. Смешно! Какой-то японец…

Она собрала одежду, отложила корсет, накинула блузку. «Слишком поздно», — сказала себе, надевая юбку. А потом подумала, что в ее возрасте и положении вполне можно позволить себе помечтать, раз больше ничего не остается.

Джина застегнула юбку и выглянула в окно. Город, обступивший парк Бют-Шомон, казался таким близким. Он словно напирал со всех сторон, в нем чудилась какая-то смутная угроза…

В витрине точно на параде выстроились алые кюлоты, небесно-голубая, отороченная каракулем венгерка с брандебурами, [107] Венгерка — короткая куртка из сукна с нашитыми на груди поперечными шнурами по образцу формы венгерских гусар; брандебур — петлица, обшитая шнуром (на мундире). — Примеч. перев. каска с султаном и сапоги, начищенные так, что в них можно было смотреться как в зеркало.

— Вот удача, патрон, ателье по пошиву военной формы все еще работает! — констатировал Жозеф и потянул дверную ручку.

От тяжелого нафталинно-гуталинного духа перехватило горло. Они с трудом пробрались к прилавку, прокладывая путь среди мундиров, фуражек, киверов, эполет, сабельных ножен, темляков с кистями, генеральских седел малинового бархата и прочей амуниции. Женщина в белом шиньоне раскладывала на лакированной столешнице самую роскошную в мире коллекцию стремян — Виктор, по крайней мере, ничего роскошнее еще не видел. Их нежно и трепетно, как драгоценности, перебирал капитан с остроконечными усами, вполголоса делясь с продавщицей новостями об июльских повышениях и переводах по службе, и жаловался, что с присвоением ему очередного звания затягивают.

— Месье Нэрвен еще не вернулся из министерства, — шепнула ему женщина. — Если он услышит что-нибудь о назначениях, непременно даст вам телеграмму.

— Не сомневаюсь. Говорят, он разгадывает арканы табель-календаря почище любого астролога, — покивал в ответ капитан.

— Господа, могу я быть вам чем-нибудь полезен? — осведомился сутулый приказчик.

— О, у нас всего лишь пара вопросов, — отозвался Виктор, отходя от прилавка. — Здесь после войны работала некая Эрнестина Гранжан. Вы ее не помните?

— Я сам здесь служу с восемьдесят шестого, так что увы. Но думаю, мадам Руврэ сумеет вам помочь.

Капитан наконец обзавелся шпорами и покинул лавку. Женщина в белом шиньоне освободилась.

— Эрнестина Гранжан? — подняла она бровь. — Милостивый государь, она давным-давно уехала из города. Вышла замуж за клерка из нотариальной конторы, и он увез ее в Туркуэн. Эрнестина прислала нам оттуда открытку, в которой сообщила о рождении первенца, и с тех пор от нее ни слуху ни духу. Меня это немало удивило.