Лоуренс Блок: Вор в роли Богарта

Я протянул руку и чуть приподнял ее подбородок.

— Не знаю, куда вы полетите завтра, — сказал я, — но на вашем месте я бы немного изменил маршрут. Заскочил бы на пару дней в Лондон. В таких делах лучше действовать без проволочек. А то мало ли что тебе в голову взбредет. Оторвешь еще, чего доброго, одну марку и наклеишь на конверт…

— Бирнаард… Но ведь ты мог оставить эти марки себе.

— Ты думаешь?

— Конечно! Ведь никто не знал, что они у тебя. И мало кто представляет, какая это ценность.

Я покачал головой.

— Не вижу смысла, дорогая. Что значат песчинки вроде нас с тобой по сравнению с грандиозной задачей, стоящей перед Михаилом? По сравнению с делом, за которое вы решили бороться? Ничто. Я, разумеется, мог бы найти применение этим деньгам, но если серьезно… Не так уж они мне и нужны. А когда понадобятся, так пойду и украду где-нибудь. Такой уж я человек.

— О Бирнаард..

— Так что забирай и отправляйся домой, — сказал я. — И чем скорее ты уйдешь, Илона, тем лучше.

— Но я подумала…

— Знаю, что ты подумала. Сам думаю о том же. Но однажды я уже лег с тобой в постель, а после этого — потерял тебя. И не хочу больше проходить через все это. После первого раза остаются приятные воспоминания. Второй может разбить сердце.

— Бирнаард… у меня слезы на глаза наворачиваются.

— Я бы осушил их поцелуем, — сказал я, — но боюсь, что тогда не смогу остановиться. Прощай, любовь моя. Я буду по тебе тосковать.

— Я никогда тебя не забуду, — сказала она. — Никогда не забуду Двадцать пятую улицу.

— Я тоже. — Я взял ее за руку и подвел к двери. — Тем более что и забывать ее незачем. Двадцать пятая как была, так и будет.

Прошло, наверное, не меньше недели, прежде чем я смог поведать Кэролайн об этой своей последней встрече с Илоной. Нет, не то чтобы я сознательно об этом умалчивал. Просто навалилась уйма дел и оба мы закрутились. Я целыми днями просиживал в лавке, затем однажды вечером пришлось съездить поездом в Массапекву, оценить одну частную библиотеку (за плату; они ничего не продавали); потом еще один вечер ушел на участие в книжных торгах по просьбе моего постоянного покупателя — сам он был слишком застенчив, чтоб посещать такого рода мероприятия.

Кэролайн тоже была страшно занята: близилось открытие какого-то клубного шоу, а это означало, что в очередь к ней выстроилась целая толпа собак, которых следовало превратить в неотразимых красавцев и красавиц. Кроме того, телефон у нее буквально разрывался от звонков, а вечера проходили в сплошной беготне и нервотрепке, потому что Джин с Трейси снова сошлись и Джин обвиняла Трейси в том, что та спуталась с Кэролайн (что в свое время сделала сама Джин в период их предыдущей размолвки). «Лесбийские страсти», как выразилась Кэролайн, постепенно улеглись, но до этого было немало ночных телефонных звонков, бросания трубок и бурных сцен в подворотнях. Когда наконец тучи рассеялись, Кэролайн, чтобы привести нервы в порядок, с головой погрузилась в новый роман Сью Графтон, припасенный ею на черный день.

Итак, мы снова стали вместе обедать пять раз в неделю, выпивать после работы, и, наконец, во вторник, ровно через неделю и один день после Дня памяти, сидели с ней в «Бам Рэп» и Кэролайн рассказывала мне длинную и невероятно увлекательную историю об одном бедлингтон-терьере.

— И знаешь, судя по тому, как он себя вел, — сказала она, — клянусь, сам он считал себя настоящим эрделем!

— Надо же! — заметил я.

Она подняла на меня глаза:

— Неужели не смешно?!

— Ну да. Забавно.

— Умора, ты же сам так считаешь — по глазам вижу. Это же правда смешно!

— А что же сама не смеешься? — спросил я. — Ладно, Кэролайн, не бери в голову. Я собрался рассказать тебе кое-что интересное. — Я сделал знак Максине повторить, потому как рассказ предстоял долгий и в горле бы у меня наверняка пересохло.

И я изложил ей всю историю, и она слушала не перебивая, а когда я закончил, уставилась на меня разинув рот.

— Просто поразительно, — заметила она. — И в течение целой недели ты не обмолвился ни словечком! Это тем более поразительно.

— Да постоянно забывал, — сказал я. — И дело тут, знаешь, вот в чем. Мне, видимо, нужно было время, переварить все это.

— Понимаю, Берн. Поразительно. Я уже затрепала это слово до дыр, но я правда поражена. Это самая романтичная история, которую мне доводилось слышать.

— Ну уж и романтичная.

— А какая же?

— Глупая, — ответил я. — Чистейшая глупость.