Валерий Осинский. - Предатель.

– Понимаю, – Аспинин поднялся. – Спасибо, что уделили нам время…

– Сядьте! – сказал Степунов. – Что вы хотели, Игорь Иванович?

– Вадим Евгеньевич, – сказал тот, – Валерию негде и некогда дорабатывать повесть. Честнее было бы, как Олег, сразу самоустранится, чем устраивать комедию…

Вадим Евгеньевич обиженно пожевал губами.

– Игорь Иванович! – укоризненно проговорил Степунов.

– Извините! – буркнул тот. – Сейчас не важно, как написана повесть. Важно, что будет с автором. Мы не раз писали положительные отзывы на бездарные диссертации. Тогда сделка с совестью нам ничем не грозила. Промолчав сейчас, мы бросим Валеру в беде.

– Игорь Иванович, не агитируйте! – сказал Степунов. – Ситуация ясна.

– В конце концов, Вадим, не обязательно наши придумки опубликуют в центральной прессе, – сказал Борис Андреевич, и состроил хитрую физиономию.

– К этому тоже надо быть готовыми, – подтвердил заведующий. – Не волнуйтесь, Андрей, мы сделаем для вашего брата все возможное. Значит так, Алла, давайте-ка посмотрим, что мы насочиняли. Не перепутайте, как в прошлый раз, должности и научные степени!

Заведующий склонился над девушкой.

– Это – в заседание кафедры, – подсказывал Степунов. – А тут пишите следующее…

Мы видим, что государство делает очередную попытку объявить преступлением любое расхождение с эстетическими представлениями клерикальных кругов и таким образом узаконить в нашем, еще формально светском государстве, религиозную цензуру.

– Володя, не много ли пафоса? – засомневался Веньковский. – Какие-нибудь религиозно-националистические патриоты такой вой поднимут!

– Мы не меньшие патриоты. Дело не в рукописи, а в том, что наш товарищ сидит.

– Формально обвинение не предъявлено. А ты оперируешь полицейской терминологией.

– Когда предъявят обвинение, будет поздно.

– Пиши, как знаешь!

Степунов взял со своего стола исписанный листок бумаги:

– Почитал кой-какой материальчик дома, – пояснил он Алле, и принялся диктовать с листка: – Подобная постановка вопроса властью создает прецедент для подавления в нашей стране свободы совести, мысли и творчества. При этом повесть вызывает у нас неоднозначное отношение. Художественное решение темы и философская трактовка образа Христа, – а среди нас есть и православные христиане и атеисты, – представляются нам этически ущербными. И мы вполне понимаем, что у верующих это произведение могло бы вызвать непонимание. Вместе с тем повесть имеет неоспоримые художественные достоинства, которые еще предстоит оценить.

Говорить о публикации неоконченного произведения преждевременно. Но мы уверены, если бы публикация состоялась и вызвала бы публичную дискуссию, то в рамках этой дискуссии можно было бы обсуждать границы допустимого в искусстве и необходимость самоограничения писателя в самовыражении. Любая иная идеологическая или правовая оценка художественного произведения недопустима. Иначе это будет означать, что в России устанавливается новая государственная идеология, в основу которой положена РПЦ как институт. А любое критическое высказывание граждан, идущее в разрез с мнением тех, кто проповедует православие, – а среди них могут быть представители разных религиозных конфессий, – может рассматриваться властями как уголовно наказуемое деяние.

Вполне очевидно, что это будет означать разрыв со светским и демократическим характером нашего государства. Логическим же продолжением такого подхода может стать объявление уголовно наказуемым деянием публично сделанное гражданами заявление о том, что, с его точки зрения, «бога нет», или научный анализ становления какой-либо религии вне «божественного откровения».

Кроме того, происходящее находится в вопиющем противоречии с правами, зафиксированными статьей девятнадцатой международного пакта о гражданских и политических правах, статьей пятнадцатой Международного пакта о социальных, экономических и культурных правах, статьей тринадцатой и четырнадцатой Декларации прав человека и гражданина РФ и Конституции РФ.

Мы требуем немедленно прекратить это позорное дело…

– Дела та еще никакого нет, – ворчал Веньковский. – И потом, Володя, как ты это назовешь? Мы же не можем действительно заявить темой заседания кафедры обсуждение литературного произведения! Это может быть лишь нашим частным мнением…

– Андрей, если вам надо идти, идите, – сказал заведующий. – Дальше мы сами!