Валерий Осинский. - Предатель.

– Твои слова разумны. Однако чем ты докажешь, что ты не лазутчик? – спросил Копоний.

– Когда бы им нужен был лазутчик, они не послали бы старика. А в Назарете меня и моих сыновей хорошо знают и дом мой легко найти.

– Ты готов отдать заложниками сыновей?

– Тебе не достаточно моей головы?

Квириний нетерпеливо поднял руку.

– Как ты оказался среди изменников?

– В шабат правоверные собрались в молитвенном доме. И учитель Пинхас предложил выслушать законника, пришедшего издалека.

– Хорошо! Как ты намерен помочь?

– Они справедливо считают меня преданным закону, и думают, я готов следовать за безумцами. Они заранее присылают человека, чтобы собрать народ. Когда он появится, я отошлю старшего сына за военным отрядом.

– Что ты хочешь за помощь?

– Не трогай селян, одурманенных речами безумцев.

Мгновение консул размышлял. Пытками от фанатика ничего не добиться. А в землях Антипаса карателями будут командовать люди царя.

– Даю слово, наказаны буду лишь виновные! – проговорил Квириний. – Иди.

Стража увела старика.

– Если бы все твои подданные, тетрарх, так служили своему господину, нам незачем было покидать Рим! – съязвил Копоний.

Антипас покривил губы. Ему захотелось казнить старика в соседней комнате.

Йосеф отесывал доску. Капли пота зрели на кончике носа и, сверкая в спицах лучей из прорехи крыши мастерской, падали в душистую стружку.

– Йоси, слышишь что ли? – Свояк в стоптанных сандалиях и в красно-черном полосатом халате присел у порога на корточки и облокотился о колени. Густая черная борода Клеопы топорщилась, в зрачках блуждали хмельные бесы. – Передохни!

Йосеф охотно отложил серповидное тесало и отер потное лицо полой эскамиды, мокрой на животе и спине. Он присел рядом на порог.

Весельчак Клеопа был удачлив в делах. Возглавлял артель каменщиков, строил по окрестным городам, и, обзаведясь знакомыми среди торгового люда, отсылал с попутным караваном в ближние порты свой товарец: вино, изюм, инжир. Большого барыша не наживал, но и в накладе не оставался. Равви Пинхас захаживал к старшине каменщиков, чем гордилась Мирьям, сестра жены Йосефа.

– Твой где? – спросил Клеопа. – Пинхас спрашивал. Йоше давно не был у него.

Равви занимался с Йехошуа, и в городе знали о сыне Йосефа и Мирьям. Даже фарисей Ицхак одобрительно бормотал о мальчике. Йехошуа цитировал Тору, Невиим, Ктувим с любого стиха. Пинхас наугад спрашивал его из Бершит, Шмот, Ваикры, Бемидар или Дварим, и не было случая, чтобы Йехошуа перепутал. Особенно мальчик любил в Невиим книги пророков Ешаяу, Ирмеяу и Ехезкеля. Философские и поэтические произведения из Ктувим он понимал еще плохо. Интересовался историческими хрониками. А толкование закона, Мишну, в общих чертах повторявшее то, о чем рассказывал землякам в молитвенном доме равви, в изложении мальчика оставляло вопросы, подбивало осмысливать по-своему темы Аллахи. Пинхас хмурился: произвольное толкование закона, пусть уловимое лишь для проницательного ума, угрожало вольнодумством. Этому он не учил мальчика! Из Гмары он больше рассказывал ему житейские истории, пословицы, поговорки, помня: его ученик еще ребенок.

Жилистый и крепкий в кости Йехошуа напоминал отца. Такая же неторопливая, чуть вприсядку, походка. Мягкое выражение лица портили поджатые губы молчуна. Взгляд рассеян и задумчив. В семь лет он был давно уже не катон – маленький, но гадол. Перерос не только нефеш, свою животную жизнь, но и руах, или дух, и развился в нишем, разумную душу. Во дворе он чертил прутиком на песке священные стихи.

Детям Йехошуа предпочитал компанию ягненка. Завидев приятеля, тот дружелюбно бодал его в ногу. К восторгу зевак Иаков научил барашка стоять на задних копытцах и скакать через ногу дрессировщика.

На седьмую неделю со второй ночи после Пейсах, когда появлялся ранний месяц, перед праздником Жатвы Йосеф и Мирьям решали: жертвовать ли этим ягненком либо одолжить денег и купить другого. Смеют ли родители смущать душу сына?

Она часто вспомнила странное видение, похожее на сон, в ночь, когда узнала, что носит под сердцем мальчика. В дом к ним постучался нищий и передал ей горшок со светящейся землей, трубным голосом возвестил, что у нее будет сын, назвался ангелом, и его ставшее на мгновение блестящим одеяние снова превратилось в отрепья, а исполинская фигура съежилась и усохла. Мужу она ничего не рассказала о своем видении, потому что знала, пора чудес либо уже канула в прошлое, либо еще не настала. Но хорошо запомнила неожиданную, смешанную с радостью грусть, после того, как в пещере, где рабыня Саломея приняла ее ребенка, он заплакал. Слушая сына, она, бывало, чувствовала нежность и отчаяние: взгляд его печалился, словно мальчик видел свою судьбу…