Валерий Осинский. - Предатель.

Откинувшись в кресле за столом, Ушкин апатично поглядывал за окно, где трехчасовой августовский зной плавил улицу. Раздражение улеглось. Но служащие в хозяйственном корпусе между собой на вопрос, «как он сегодня?» – хихикали: «Злой!»

…Проректор по социальным вопросам, «бывшая комсомольская сошка» лет сорока, разложил документы и рассказывал о страховании усадьбы. Говорил о переводе сотрудников «на контракт», чтоб исключить судебные иски недовольных, об увеличении платы для арендаторов, о прибыли гостиницы, от всевозможных курсов, кафе, обучения иностранцев. Деньги прогонялась без налога через страховую компанию. Компания получала процент от оборота, – ее возглавлял брат «комсомольца», – а «отбитые» деньги шли на валютный счет в Краснопресненском банке и на доплаты верным соратникам. Он рассказывал о том, что так или иначе, делали все ВУЗы.

«Комсомолец» про себя называл ректора «клоуном» и знал о нем, что знали в усадьбе: Ушкин рассорил всех в редакции радио, которую возглавлял, оказался в усадьбе случайно, – какой-то писатель отказался от семинара в его пользу, – на выборы ректора его выдвинул заведующий кафедрой новейшей литературы, и Ушкина на голосование буквально тащили из кустов – тот кокетничал и боялся, – а потом принялся топтать прежних соратников.

– Помнишь, у нас Аспинин работал? – вдруг спросил «комсомолец» и рассказал о скандале в храме. – В интернете об этом пишут.

«Комсомольца» сменил министр культуры. Чиновник с водянистыми глазами выторговывал семинар критики взамен на четыре профессорские единицы для усадьбы. Ушкин слушал, отвечал и думал об Аспинине…

Месяц назад Валерий приходил к Ушкину. Ректор по инерции махнул ему на стул. Хватился, хотел обнять: обескуражить показным радушием. Но тот уже сел.

Валерий заматерел. Те же широкие плечи, настороженный взгляд.

…Много лет назад студентом он оставил Ушкину рукопись. Ректор прочел. Сначала Александра Сергеевича раздражали бесконечные грамматические ошибки парня. Но годы педагогической практики научили его опускать мелочи. Затем Ушкин испытал облегчение: студент справился с текстом, заставил его, читателя, сопереживать героям повести. И, наконец, он почувствовал ревность.

Ушкин посмеялся бы, если б переложил это ощущение в слова. Его сочинения ждали своего читателя в любой поселковой библиотеке. Ему писали в издательства и домой. А сотни таких вот ребят не оставят в литературе никакой памяти. Но тогда на пороге седьмого десятка Ушкин ощутил разницу между ним и этим тридцатилетним человеком. Студент еще напишет главную книгу своей жизни, на что у ректора уже нет времени. Состариться для писателя значит – исписаться. Ушкин панически боялся этого, не зная, чем заняться. Выписав в своих книгах живых людей, он вычеркивал их из своей жизни.

Ушкин узнал, что студент на семинаре у одного из «зубров». Без работы. В голове завихрилось предчувствие интрижки: всадить занозу «зубру»: мол, даже студенты бегут к Ушкину – тогда он только начал «борьбу» за власть! Кроме того, ректор искал добросовестного и простоватого хозяйственника. Парень согласился с третьего раза. Но дело было не в должности.

За полгода Ушкин присмотрелся к студенту. Ученик усвоил тактический прием учителя: слушать, соглашаться с мелочами. И поступать по-своему. После первого же семинара, после первой же прочитанной им книги мэтра, Аспинин разгадал мастера: у того была приметливость, но «настоящий писатель» для парня – что-то другое. Объектом печали русской литературы всегда был человек. Все же главные герои Ушкина были мелочные капризные эгоцентрики. Он списывал их с себя, расцвечивал заимствованными мыслями, при этом опасался, что кто-то разгадает его маскировку. И не мог вырваться за круг, очерченный своим скромным даром.

Ушкин, всегда надеясь на крупное исследование своего творчества, тогда испугался разоблачения, – той правды, что похоронит его имя даже для современников. Из него сделают тип изворотливой бездарности, как, например, в надругательстве Набокова над Чернышевским. И вычеркнут из памяти. Ученику это было по силам.

Ректор, было, настроился тихо «уйти» ученика обратно на заочку. Но учебный год закончился, а производственные вопросы – нет. Заведующий работал. Но самое интересное в его жизни, к чему ревновал Ушкин, оказалось укрыто от него. Избавившись от ученика, хватился Ушкин, он не узнает его замыслов, того, что знает про него тот, кто идет следом. Не поправит ученика, если тому доведется сказать свое слово.