Анна Ольховская: Царство черной обезьяны

– Править миром, – криво усмехнулась я. – Как же, как же, слыхали уже.

– Да, – легко согласился Дюбуа, – править миром. Присоединив к моей мощи силу твоей дочери, я смогу все, абсолютно все! Так, не хватило все-таки, – он провел пальцем по дну кружки. – Ладно возьму то, что на пол натекло, мне немного осталось.

И ко мне направилась огромная голая черная туша, почти полностью покрытая моей кровью. Очень хорошо, просто замечательно, это именно то, чего я сейчас страстно желала.

Самоуверенный урод, не обращая на меня ни малейшего внимания, присел рядом на корточки и окунул палец в лужицу натекшей крови.

Добро пожаловать в ад! Я, все это время выволакивавшая из самых дальних уголков измученного тела остатки сил, слепила сгусток ослепляющей ненависти и использовала его для последнего броска.

Зубы мои сомкнулись на шее колдуна как раз в районе сонной артерии. Дюбуа заорал от неожиданности и отшвырнул меня в сторону, словно тряпичную куклу.

Но было поздно. Из огромной рваной раны на шее толчками била густая, почти черная кровь.

– Ты что наделала, тварь! – прохрипел бокор, пытаясь зажать дыру, через которую выходила его жизнь. – Я же теперь навсегда останусь в твоей дочери!

– Нет! – раздался со стороны стола звонкий голосок. – Не останешься!

И Ника, спрыгнув на пол, направилась к бокору.

– Останусь, маленькая, останусь, – ощерился Дюбуа. – Очень хорошо, что ты подошла поближе, мне будет легче перейти в тебя.

– Ника! – В ушах звенело все сильнее, а вокруг становилось все темнее. – Уходи отсюда, беги на улицу, там тебе помогут!

Девочка не ответила, она не отрываясь смотрела в глаза колдуна. И в ее собственных глазах больше не властвовала ночь.

Дюбуа начал что-то шептать, продолжая водить пальцем по моей крови, к которой сейчас добавилось немало его собственной. И внезапно я увидела, как пространство вокруг бокора исчезло, превратившись в пульсирующую мраком бездну. Оттуда к моей дочери потянулись длинные липкие щупальца, вот они достигли лица малышки, вот проникли в глаза…

Ника вздрогнула и тоненько вскрикнула. А потом послышалось жалобное:

– Мама!

И этого было достаточно для того, чтобы я забыла о всякой ерунде, в частности о том, что я умираю.

Нет уж, сначала я должна остановить колдуна, не пустить его душу в моего измученного ребенка. А мерзкий остаток черного зла, засевший в Нике, словно осколок кривого зеркала троллей – в Кае, извлекут, я надеюсь, унганы и мамбо Жаклин.

Я поднялась и, шатаясь, направилась к резному шкафчику, висевшему на стене. Быстрее, быстрее, ты что, не видишь, что происходит?!

А происходило то, чего я боялась больше всего, черная дыра почти полностью поглотила мою дочь. Видно было, что Ника сопротивляется, сопротивляется изо всех сил, но мрак побеждал.

Продержись, солнышко, еще немного, я сейчас, мама уже рядом!

Самым сложным почему-то оказалось открыть туго завинченную крышечку пластиковой бутылки, пальцы меня совершенно не слушались. Зарычав от злости, я вцепилась в дурацкую крышечку зубами, и та, перепугавшись, поддалась.

Сверкающая, хрустально чистая струя крещенской воды обрушилась на торжествующий мрак. И черная дыра разлетелась в клочья, взорванная диким, нечеловеческим воем.

Это выл Дюбуа, корчась под ударами обозленной неудачей бездны. Она возвращалась обратно, теряя куски гнилой плоти.

А на голову и плечи моей малышки продолжала течь живая вода, смывая кровавую паутину, уничтожая следы зла. Того, что тянулось извне. И возвращалась теперь в это извне, заставляя бокора выть все громче.

С последней каплей, вытекшей из бутылки, вытекли и остатки моих сил. Единственное, что мне удалось напоследок, – упасть немного в стороне от дочери. Не хватало еще придавить ребенка!

Вот теперь можно и умереть.

Но мне не дали. На пол с грохотом обрушилась входная дверь, и комната наполнилась светом.

Нет, не солнечным, тот остался лежать дорожкой у порога.

Ослепительное сияние исходило от сухонького седого старичка, вошедшего в дом следом за дедом Тихоном. Наверное, мои чувства обострились после пережитого, потому что вбежавшие первыми Лешка и Франсуа, которые, видимо, и выбили дверь, вовсе не щурились и не прикрывали глаза руками. Похоже, сияние видела только я.

А вот то, что увидел мой муж, ему, судя по смертельно побледневшему лицу, совсем не понравилось. Он пошатнулся, глядя на угвазданное моей кровью помещение, затем глаза его сузились, и он рванулся к продолжавшему выть бокору.