Валентина Андреева - Зигзаг неудачи

– Дмитрий Николаевич ошибается, – печально произнесла дама.

Я невольно взглянула ей в глаза. И удивилась: глаза у Серафимы Игнатьевны были самые обыкновенные – карие. Со зрачками и легкой паутинкой морщинок в уголках. Вероятно, мое удивление очень явственно проступило на лице, и женщина засмеялась. Я встрепенулась и постаралась улыбнуться:

– Дмитрий Николаевич не может ошибаться. Он действительно ни за какие коврижки не поедет отдыхать на море. Его крепкая нервная система моментально дает сбой от перспективы тупых хождений к морю и обратно, долгого процесса ничегонеделания на пляже и огромного скопления народа на ограниченном пространстве. Усугубляет ситуацию и плавание в антисанитарных условиях. Муж хорошо знает о несовершенстве канализационной системы в городах и весях прибрежных районов. Что же касается меня, то я полностью с ним солидарна. Меня на море и палкой не загонишь. Предпочитаю для отдыха исключительно среднюю полосу.

– Я могла бы с вами поспорить, вы оба определенно не правы. Могла бы… Но не буду, поскольку уверена в своей правоте. А что, если в ближайшее время вы все-таки отправитесь на столь ненавистный вам юг?

– Ну, если только нас насильно этапируют… – попыталась я отшутиться. Похоже, дама не совсем пришла в себя после наркоза и спустя две недели все еще остатками в голову шибает.

Серафима Игнатьевна лучилась обаянием. В выражении ее лица я не нашла ничего похожего на насмешку, скорее это была легкая дымка грусти. Тем не менее женщина вызывала непонятную мне самой реакцию отторжения. Казалось, что она играет собственноручно написанную для себя роль и одновременно наблюдает за игрой и зрителями со стороны. Хотелось побыстрее с ней распрощаться. Или, на крайний случай, отгородиться ширмой. Именно такой, какую уронили рядом с нами два медбрата на третьего, выполнявшего роль штурмана. Я была им благодарна, позволили отвлечься на постороннюю тему – о земном притяжении.

Ширму благополучно унесли. Я повернулась к собеседнице с твердым намерением продолжить обсуждение земного магнетизма, но рядом никого не обнаружила. «Улетела… – ахнула я про себя, оборвав на полуслове очередную умную фразу. – Молниеносно и бесшумно. Не иначе как на всех шести крыльях».

– Вы с Дмитрием Николаевичем зря ополчились на море. Под Туапсе есть прекрасные места. В одном из таких стоит мой дом.

Голос Серафимы, покровительственно и насмешливо, звучал за спиной.

«Опять прилетела, – с внутренним неудовольствием отметила я, решив дать окончательный отпор всем поползновениям пациентки мужа затащить нас в гости. – Туапсе – это уж слишком!»

– «В тишине ловила я рассветы из морской неласковой воды. На песке прибрежном это лето и мои печатало следы», – прозвучало так знакомо и проникновенно, что я сначала испугалась. Предположила, что десять лет назад Серафима Игнатьевна отдыхала вместе с нами в пансионате «Лазурный рай». Там я ее и достала этим привязавшимся четверостишием. В качестве случайного слушателя. Потом решила, что это Дмитрий Николаевич расстарался – поведал свою историю нелюбви к отдыху на море, и мне грешно обижать человека, влюбленного в свои родные места. Следовало переменить тон. И тему. Ляпнула первое, что пришло в голову:

– А на Таити… Вы бывали на Таити?

(Ох уж этот попугай Кеша!)

Серафима Игнатьевна улыбнулась и отрицательно покачала головой. Этот жест неожиданно вызвал у меня необоснованное чувство острой жалости, а следом – глухое раздражение.

– Я тоже. Словом, на Таити в Тихом океане вообще не бывает приливов и отливов. А вот в заливе Фанди, отделяющем канадский полуостров от американского штата Мэн, приливы и отливы достигают почти пятнадцати метров. Представляете, Серафима Игнатьевна, задумаешься в предрассветный час на берегу этого залива, а потом…

– Положим, вам не стоит опасаться последствий. Уверена, вы прекрасно держитесь на воде. И не стоит на меня сердиться. Когда Дмитрий Николаевич вернется, передайте ему, пожалуйста, что я ушла в палату. Не сомневаюсь, что результат обследования прекрасный.

Бесшумной летящей походкой, сверкая полами голубого стеганого халата, Серафима удалялась в глубь длинного коридора, оставляя в моей душе неприятный осадок от моей предвзятости и чувство, что эта дама просто читала мои мысли. По мере ее удаления таяло и раздражение. В конце концов осталось только полное недоумение по поводу причины его появления. Сейчас, по прошествии длительного времени, я понимаю, что реакция отторжения была интуитивным предупреждением об опасности. Вплоть до позднего вечера меня терзало непонятное беспокойство.