Наталья Александрова: Бандиты, баксы и я

Трубку я взяла с неприятным чувством.

Дело в том, что мне вообще-то редко звонят по телефону, а на работу — почти никогда.

В последний раз звонила мать — она вышла на лестницу вынести мусор и случайно захлопнула дверь. Она могла, конечно, перекантоваться у соседей, но на плите остался кипящий суп, так что пришлось мне срочно отпрашиваться на полдня и везти ей ключи, за что Алла Федоровна до сих пор на меня злится.

— Слушаю! — произнесла я в трубку как можно суровее.

— Алло, лапушка, это я! — проворковал нежный голос на том конце провода.

Я резко отвернулась к стене, чтобы девчонки и Алла не увидели моих вытаращенных от удивления глаз. Звонил мой ненаглядный. Его звонок сам по себе не был таким уж неожиданным, но то, что он сказал, повергло меня в совершеннейшее изумление.

— Дорогая, извини меня ради Бога, но сегодня у меня возникли непредвиденные обстоятельства, и мы никак не сможем встретиться. Так уж получилось, не сердись, радость моя, но сегодня — не судьба. Я позвоню тебе потом…

Я наконец закрыла разинутый рот, сглотнула и спросила, с трудом шевеля пересохшими губами:

— Работа?

— Что? — споткнулся он на полуслове. — А? Да, конечно, работа, у меня срочная работа. Так ты не сердишься? Я позвоню тебе на неделе… — И он поспешно повесил трубку.

Я стояла, глубоко потрясенная таким поворотом событий. С виду совершенно обычный разговор, и посторонний человек ничего бы не заподозрил. Хотя нет, даже посторонней женщине стало бы ясно, что дело нечисто. Этот его чрезмерно ласковый тон, эти многословные извинения… Любая женщина, обладающая хоть каплей наблюдательности, без труда поняла бы, что мой ненаглядный врет. А я поняла это, как только услышала его голос. Во-первых, он никогда раньше не называл меня лапушкой. А во-вторых, за то время, что мы встречаемся, я настолько хорошо его изучила, что могу предсказать все его слова и поступки еще до того, как он соберется что-нибудь сказать или сделать. Но в этот раз он меня удивил.

Тут я заметила, что до сих пор стою, прижимая к груди пикающую трубку, и Алла Федоровна смотрит на меня из отдела взглядом Медузы Горгоны, потому что набежали покупатели, а она не знает, где что лежит.

До конца рабочего дня оставался еще час, но я никак не могла сосредоточиться на работе. Правда, народа у меня в отделе никогда не бывает много — я продаю счетчики, выключатели, лампочки и розетки. Магазин очень большой, называется «Все для дома», и мы, продавщицы, по выражению директора, являемся маленькими винтиками в общей системе. И если винтик будет работать плохо, его заменят без ущерба для функционирования системы. Он так часто это повторяет, что мы заучили все наизусть.

Платят продавцам у нас, по сравнению с другими магазинами, неплохо, так что следует прислушиваться к словам директора и к работе относиться ответственно. Тем более мне, потому что я никак не могу позволить себе потерять работу.

Дело в том, что у меня пожилые и очень бедные родители. Отцу — шестьдесят шесть, маме — на три года меньше. Я у них поздняя, когда я появилась на свет, отцу было уже сорок. Иногда я думаю, что им было бы лучше, если бы меня вообще не было, но с другой стороны, кто им поможет, когда они станут совсем старыми? Родителей не выбирают — повторяю я себе достаточно часто.

Очень давно, когда я еще училась в школе, нас водили в музей. Там мне запомнилась картина одного художника. Картина называлась «Все в прошлом». Там нарисованы старый помещичий дом, запущенный сад и старуха-помещица, которую ведет гулять едва ли не такая же старая служанка. Долго я думала, что и у моих родителей, можно сказать, все в прошлом. Но в последние годы я склоняюсь к мысли, что и в прошлом-то у них не было ничего хорошего.

Правда, не дай Бог, сказать это моему отцу — будет скандал. Он люто ненавидит все нынешнее, как он говорит, безобразие; хорошо одетый человек на иномарке у него обязательно бандит или ворюга, женщина в натуральной шубе — проститутка (он-то называет их более откровенно, но я никогда не употребляю неприличных слов даже в мыслях, потому что директор нашего магазина очень следит за культурой речи своих продавцов).

Отец теперь дежурит в проходной одного завода, а раньше работал там же токарем какого-то наивысшего разряда. В свободное от работы время по будням он сидит у телевизора и ругает все программы подряд, а в выходные вкалывает на маленькой даче, больше похожей на хибару.

«Раньше у нас все было, но они сделали нас нищими», — все время повторяет отец.