Фредерик Дар - Сан-Антонио в Шотландии

Я бегу к моей «бентли», вскакиваю в нее и включаю зажигание. Вторая тачка выезжает из тупика задним ходом. Такой случай упустить нельзя. Бац! Я на полном ходу тараню машину врага. Она сразу приобретает форму банана. Водителю больше не придется беспокоиться о правых поворотах, она будет их делать сама по себе. А вот с левыми придется туго.

Он не теряет времени и выскакивает из своей тачки. Я отъезжаю назад, чтобы освободиться от горы металлолома, и, когда мне это удается, фигура исчезла. Я запоминаю номер машины, осматриваю салон, не нахожу в нем ничего интересного и в задумчивости иду в глубь тупика за моим ботинком.

Продрыхнув пару часов в моем катафалке, я с рассветом еду назад в Стингинес Кастл.

Замок еще не проснулся. Встала одна только кухарка. Учитывая, как она готовит, ей лучше было бы продолжать спать.

Я подхожу к окну Берю, потому что в нем горит свет, беру камушек и ловко бросаю его в стекло. Скоро в окне появляется физиономия Толстяка. Я прикладываю палец к губам и делаю ему знак выйти.

Я жду его на эспланаде замка. Отсюда открывается чудесный вид на озеро и окружающие холмы. Прекрасный шотландский пейзаж, серьезный и меланхоличный. В окружающих озеро утесниках дерутся лебеди.

Появляется Берюрье, застегивающий на ходу ширинку. Он надел высокие сапоги и старую позеленевшую шляпу. Под мышкой он держит спиннинг, а в зубах первую за день сигарету.

– Уже встал? – удивляется он.

– Ты собрался на рыбалку? – отвечаю я.

– Да, я собрался на рыбалку. – Он смеется: – Прям как новый вариант анекдота про двух глухих, а?

Берю в отличной форме. Ни малейшего намека на похмелье. Он свеж, как форели, которых надеется поймать. Свеж, если забыть про его щетину, грязь и налитые кровью глаза.

– Слушай, – шепчет он, – как ты смылся из дома? Дверь заблокирована стулом.

– Я переоделся привидением, как один мой знакомый дурак. Это позволяет проходить через стены.

Он пожимает плечищами безработного грузчика.

– Да ладно тебе, хватит вспоминать эту историю. Или амур убил твой юмор?

Довольный своей шуткой, он отравляет утренний воздух несколькими вдохами и выдохами с перегаром.

– Я бы выпил перед рыбалкой кофейку, но, чтобы разобраться в этом лабиринте, нужен дипломированный-гид.

– Пошли, – командую я.

– Это куда?

Не отвечая, я подвожу его к окну с толстыми решетками.

– Это и есть кабинет старухи? – спрашиваю.

– Ес, корешок, – отвечает мой напарник, делающий успехи в английском.

– В какую картотеку она положила свою шкатулку?

– В ту, что слева...

Я осматриваю просторную комнату с помпезной мебелью и портретами людей с серьезными минами. Мои глаза останавливаются на замке. Особо надежная штуковина. Я морщусь. Ее вилкой не откроешь. Толстяк, проследивший за моим взглядом и гримасой, улыбается.

– Не хило, а?

– Как открывается картотека?

– Рычагом, который ты можешь видеть наверху.

И вдруг мой Берюрье становится серьезным, как месье, которому рассеянный хирург по ошибке вместо миндалин удалил яйца.

Я отмечаю эту перемену.

– Что с тобой, Толстяк?

– Не падай, я тебя сейчас поражу.

Только две вещи в мире способны вогнать меня в дрожь: когда моя Фелиси сообщает, что заболела, и когда Берю объявляет, что собирается меня удивить.

Так что я стучу зубами, как старая цыганка кастаньетами, и осторожно спрашиваю:

– Что ты собираешься делать?

Берю переживает решительный момент. Он сворачивает спиннинг и сует его между решетками окна. Оно закрыто неплотно, и открыть его – детская игра.

– Не шевелись, – повторяет он, что совершенно излишне, поскольку я делаю не больше движений, чем оперный тенор, исполняющий арию.

Он просовывает руку внутрь, закрывает один глаз и начинает медленно отводить свой спортивный снаряд.

Резкий рывок, крючок летит, короткий свист, и за ним сразу следует крик боли.

Слишком увлекшись прицеливанием, Берю не заметил, что леска, на конце которой трехконечный крючок, волочится по земле. Когда он стал забрасывать, крючок поднялся между ног и оторвал кусок его брюк, а кроме того, и кусок его тела.

Обалдевший, смущенный, раненый (дамы, успокойтесь, рана не очень опасна), обескураженный, ощипанный Толстяк смотрит на куски ткани и другой вещи, болтающиеся на крючке.

– Если ты ловишь форель на это, – говорю, – то я жалею, что ел ее.

Обиженный, он справляется с болью и начинает операцию заново, внимательно следя за крючком.