Иоанна Хмелевская - Колодцы предков (вариант перевода Аванта+)

— Ноги моей больше не будет в этом притоне разврата!

— выкрикнула в ответ пани Зофья, не помня себя от ярости. — Возомнила о себе, выйдя за графа! Плевать я хотела на твое графство! Тебе свиней пасти, а не воспитывать добродетельных девиц!

— Добродетельная девица, ха, ха, ха! — издевательски произнесла графиня, и на этом на веки вечные были прерваны фамильные связи сестер славного рода Больницких.

Домой пани Зофья вернулась вся пылая от ярости, как извергающийся вулкан. И как лава в вулкане, ее ярость требовала исхода. Возможно, с течением времени ярость немного бы и поулеглась, да времени не было: возвращаясь после разрыва с сестрой-графиней домой, пани Зофья увидела во дворе своего поместья вылезающую из мерзкой жидовской брички Катажину. Не заплаканную, не покорную, а жутко возмущенную и злую! При виде источника всех своих бед ярость мамы Больницкой возросла еще сильнее. Контраст между ее большими надеждами и жалкой действительностью оказался слишком велик. Пани Зофья игнорировала раскаяние коленопреклоненной дочери и даже ее мольбы, игнорировала робкие попытки мужа вступиться за дочку. Что-то произошло с сердцем гордой женщины, что-то заставило ее сменить дотоле безграничную материнскую любовь на твердую, как гранит, ожесточенность. Правда, она не выгнала тут же преступницу-дочь, позволила ей переночевать под родительским кровом, но на утро следующего дня велела запрячь четверку самых лучших коней в самую роскошную карету и отвезла дочь к законному супругу.

— С ним ты сбежала, с ним и будешь жить! — заявила она холодно и бесповоротно.

Оглядев в первый и последний раз владения зятя, непреклонная пани Зофья оставила разъяренную и очень несчастную дочь во дворе, в окружении домашней птицы, и отбыла на своей великолепной карете заявив решительно и бесповоротно, что навсегда лишает дочь как приданого, так и права на наследство.

Катажина покорилась судьбе. И сделала это весьма знаменательно. В родительский дом она больше никогда не вернулась. Надев в знак траура по несбывшимся светлым надеждам черное платье, она носила его до конца своих дней. Не меняя фасона, она всю жизнь носила только черные платья. Длинные, до полу, платья, подолом которых Катажина заметала навоз во дворе, украшались белоснежными кружевными воротничками, такими же манжетами. И к этому еще носились такие же кружевные перчатки. Домашним хозяйством Катажина не занималась, занималась только садом. Сад процветал, домашнее хозяйство шло через пень-колоду, но ее это нисколько не беспокоило. Муж продолжал страстно обожать свою жену, и ничего удивительного — Катажина была очень хороша: хрупкая, небольшого роста, черноволосая и черноглазая, живая и очаровательная. Катажина родила девять детей: семеро сыновей и две дочери. К детям она относилась точно так же, как к курам, поросятам и горшкам — предоставила их самих себе.

Время шло, разные события происходили в славном роде Больницких. Умерла тетка-графиня, пережив своего мужа-графа на целых два года. Детей у них не было. Вычеркнув навсегда из памяти имя сестры, графиня забыла вычеркнуть ее из завещания, в результате чего пани Зофья Цольницкая неожиданно унаследовала четвертую часть огромного графского состояния. Затем покинул бренный мир один из близких родственников Зофьи, человек одинокий. Чрезвычайно скупой при жизни, он проявил после смерти невероятную щедрость — все свое немалое состояние завещал, оказывается, дочери пани Зофьи или потомкам упомянутой дочери. Нежданный дар вызвал смятение в душе пани Больницкой, но она уцепилась за формулировку «или потомкам упомянутой дочери», и сделала все от нее зависящее, чтобы Катажина богатства не получила. Интересы потомков она обязалась соблюсти лично. В общем, стояла на ушах, чтобы Катажине ни гроша не досталось и добилась своего. Такая постановка вопроса не во всем соответствовала законам о наследовании и воле завещателя, но не родился еще нотариус, который бы осмелился противоречить пани Больницкой.

Затем один из двух братьев Катажины погиб на дуэли, а второй уехал куда-то на чужбину, и следы его затерялись.

Настало время и пани Зофьи Больницкой подумать о том, как распорядиться накопившимся в ее руках богатством. С приходом старости она не то, чтобы смягчилась, но вроде бы почувствовала какие-то угрызения совести. Что касается совести, то в этом плане на Зофью Больницкую сильно воздействовали как ее духовник, так и ее нотариус. Последнего очень мучили собственные укоры совести из-за того самого одинокого родственника, который завещал свое состояние Катажине, а он, нотариус, вынужден был в угоду пани Больницкой обойти Катажину и отложить дело в долгий ящик, переадресовав богатство потомкам Катажины. Вот теперь он и напоминал матери о дочке, живущей в нужде и горестях. Напоминал робко, намеками, ибо невзирая на почтенный возраст, пани Зофья осталась вспыльчивой и непреклонной. Тем не менее нотариус заботился о добром имени своей фирмы, хотел передать его, доброе имя, незапятнанным своему сыну вместе с конторой, и пытался стереть единственное темное пятно на незапятнанной репутации фирмы.