Похоже, он спас мне жизнь. Тетке пришлось немного сдержать свое молочное издевательство, и она принялась изобретать для меня еду поотвратительнее.
Например, рыбий жир. Как ни странно, оказалось, что рыбий жир мне нравится, поэтому она поспешила его отставить и переключилась на вареную редисочку. Вонь от вареной редисочки переполняла весь дом, но все равно она была не такой противной, как вонь от кипящего молока. Став постарше и немного поумнев, я научилась притворяться. Делала вид, что какая-то еда мне жутко не нравится, и меня сразу же начинали кормить именно этой едой. Благодаря такому нехитрому приему я получала вдоволь капусты, которую любила во всех видах.
Одежду я носила переделанную из старых теткиных одежек, и каким же кошмаром были эти переделки! Очень долго я не отдавала себе отчета в том, как выгляжу, а когда пошла в школу, как раз наступила мода на всякую несуразную одежду, благодаря чему во мне не развились комплексы неполноценности из-за собственного внешнего вида.
Как теперь понимаю, у меня была не жизнь, а сущий ад. Мне запрещалось абсолютно все. Я не могла играть с детьми, дружить с подружками, ходить в кино, смотреть телевизор. Да что там телевизор! Мне запрещалось смотреть в окно, читать книги, иметь собственные игрушки и мелкие пустячки, столь милые сердцу каждой девочки. Волосы я обязана была заплетать только в две косички, и все! За нашим домом в скверике была детская площадка: качели, песочница, брусья, горка. В чудесные летние дни она была заполнена радостно играющими детьми. Я слышала их звонкие голоса и веселый смех. На все мои просьбы разрешить мне поиграть там слышала в ответ короткое безжалостное «Нет!». На вопрос, почему же мне нельзя поиграть, следовал сухой ответ: «Потому, что нельзя». И я, глотая слезы, оставалась в нашей вонючей квартире, где никогда не открывали окон.
Кукол у меня никогда не было, но вот от этого я как раз не очень страдала, видимо, не так уж любила играть ими. Зато очень любила читать и рисовать.
У меня остался в памяти один из теплых погожих дней во время школьных каникул, когда, справившись с горем из-за недоступного для меня скверика, я решила нарисовать и раскрасить красками цветок настурции. Поставив перед собой настурцию в вазочке, с замирающим от счастья сердцем я приступила к любимому занятию. Я еще не закончила карандашный набросок цветка, когда тетка оторвалась от телевизора – мне его запрещалось смотреть – и увидела, чем я занимаюсь.
– Сейчас ты этого рисовать не будешь, – холодно заявила она, отбирая у меня карандаши и краски.
– Почему? – в полном отчаянии спросила я.
– Потому! – был обычный ответ.
Вазочку с настурцией тетка унесла и поставила на место, а краски спрятала так, что я потом их не могла отыскать, а ведь они были мною честно заработаны и не стоили тетке ни гроша. Подруга отдала мне уже начатые краски за то, что я решала для нее задачки по математике.
Было мне в ту пору одиннадцать лет. Запрещение нарисовать настурцию я восприняла, как удар кинжалом в самое сердце. В тот день мне было так тяжело, что я даже плакать не могла. Схватив какую-то книгу, я забилась в угол в той же комнате, где тетка смотрела телевизор – мне запрещалось находиться в комнате одной, и пыталась углубиться в чтение. Постепенно я увлеклась содержанием. Помню, это оказалась «Аня с Зеленого Холма». Я уже не видела тетки, не слышала телевизор. И тут тетка вырвала книгу у меня из рук.
– Сейчас ты это читать не будешь! – холодно заявила она.
Это было так обидно, что я отважилась на своего рода протест, спросив:
– А что же мне делать?
– Сшивать тряпки! – был жестокий ответ.
Тогда я еще не понимала, насколько тетка скупа, и считала, что мы и в самом деле очень бедные. Я покорно штопала расползающиеся в руках полотенца, чистила разваливающиеся туфли, а из тряпок сшивала посудные полотенца. Остаток столь памятного для меня дня с настурцией я провела, сшивая упомянутые посудные полотенца.
В годы моего сиротского детства больше всего я страдала из-за невозможности побыть одной. Я очень любила сидеть в комнате одна, но такое счастье мне выпадало крайне редко – когда тетка была занята в ванной или когда приходили гости. Приходили же они очень редко, но когда появлялись, меня выгоняли в спальню и позволяли закрыть дверь. Это были лучшие часы моей жизни! И тут уже не имело значения, чем я занимаюсь. Я могла сшивать надоевшие тряпки или просто сидеть неподвижно, уставившись в стену, – неважно, главное, я не чувствовала на себе ненавидящего взгляда тетки, не слышала ее тяжелого дыхания, не чувствовала исходящего от нее смрада.
Читать дальше