Irena-Barbara-Ioanna Chmielewska: Две головы и одна нога (пер. В.Селиванова)

С мужем мы тогда уже едва общались, его раздражало все, что бы я ни делала. Накануне вечером он разговаривал с кем-то по телефону. Разговор шел на служебные темы, но в голосе мужа звучало что-то такое… радостное оживление, теплота, просто эйфория какая-то. Давно он не говорил так со мной, уже год наверное. Меня всю передернуло. Вот оно что… В познанскую командировку я отбыла взбешенная и очень несчастная.

О том, что Гжегож тоже едет в Познань, я не знала, увидела его в гостинице неожиданно, и сердце мое залило целительным бальзамом. Нет, ничего такого я не думала, но муж вроде отодвинулся куда-то в тень, образ его явно потускнел.

С работой мы с Гжегожем справились общими силами за два дня. Потом решили вместе поужинать, в нашей гостинице устраивались танцы, причем оркестр исполнял только старинную музыку – вальсы и танго. Оказалось, Гжегож не хуже моего мужа умел танцевать вальс-бостон, и опять у меня защемило сердце. Нет, я все еще любила этого холерного мужа.

– Не думай о нем! – приказал Гжегож. – Отключись хоть на этот один вечер. Нельзя же сидеть на одной манной каше.

– Отстань. Не выношу манную кашу.

– Неважно, могут быть щи. Один раз можешь переключиться на пончики.

Как назло, пончики я любила, и предложение Гжегожа мне понравилось. Танго вдруг обрело прелесть и душу, тем более что как раз исполняли танго «Ноктюрн»: «…и теперь, что ни ночь, я его сердцем слышу, вижу белые клавиши, дорогое лицо. Я готова отдать жизнь свою без остатка, чтоб тебя увидать пусть один только раз»…

Нет, тогда эти слова еще не застряли во мне навсегда, тогда мне было просто хорошо – и все. Гжегож держал меня в объятиях… Банально до омерзения, а тем не менее правда! Впрочем, все банальности порождены реальностью. Наша бедная, несчастная, обездоленная молодежь вообще не представляет, что значит танцевать в нужных объятиях. О ненужных я не говорю. Мне, например, самой не приходили в голову никакие банальности, когда меня вертел в танце тот толстый американец, хотя антураж был неимоверно романтический, светила золотая луна размером с хороший таз, и хоть бы хны…

А тогда никакие золотые тазы не требовались, оба мы были молоды, еще и по двадцати пяти не стукнуло, и, хотя целый день вкалывали, оба в упоении танцевали без устали. Спиртного на ужин заказали кот наплакал: два раза по пятьдесят к селедочке и бутылку вина на весь вечер. Можно было еще к кофе и коньяк заказать, но я коньяка никогда не любила, а Гжегож предпочитал хорошее шампанское. В гостиничном ресторане хорошего не оказалось.

– Ну что ж, пора и в постель! – безапелляционно заявил Гжегож за кофе без коньяка. Я была шокирована. – Ты что, спятил?

– Раз я сказал, что пересплю с тобой, так оно и будет.

Не зная, в каких условиях мне придется жить в гостинице, получу ли я комнату одноместную или будут соседки, я на всякий случай захватила с собой самую роскошную из своих ночных рубашек. В пижамах я никогда не спала. Рубашка, можно сказать, на все случаи жизни: сверху красивые кружева, талия туго перехвачена, а далее до полу ниспадает широчайший кринолин из кошмарного количества метров какой-то дорогой ткани. Снять с себя это громоздкое одеяние – намучаешься, и я заснула блаженным беззаботным сном на плече любимого. У Гжегожа никогда не было склонностей насильника, он примирился с обстоятельствами и тоже вскоре заснул блаженным и, возможно, философским сном. Вот так мы и проспали вместе, как два невинных ангелочка.

Много лет спустя он признался мне, что в эту упоительную ночь преисполнился ко мне глубокой нежностью.

Вернулась я домой, и тут выяснилось, что телефонная эйфория мужа имела реальную подоплеку. Он и в самом деле говорил на служебные темы, да только с женщиной, которая стала его второй женой. Они работали вместе. Я глубоко раскаялась в своей идиотской верности и готова была извиниться перед Гжегожем, да он уже успел уехать куда-то на несколько месяцев. А когда вернулся, я уже была разведена. К этому времени я похудела на несколько килограммов и, говорили, на моем лице появилось эдакое интересное выражение. Развод я пережила отнюдь не безболезненно.

Ну так куда же мы тогда отправились?

Была зима – значит, пленэр исключался. Куда нас черти занесли? Почему-то никак не могу вспомнить…

Да это и не имеет значения. Когда мы из того места вернулись ко мне, Гжегож убедительно доказал, что я женщина красивая и желанная, а мысли о том, что меня никто не любит и уже никогда не полюбит, побивают все мировые рекорды кретинизма. Напротив, и жизнь, и вся мужская половина человечества поданы мне на блюде, достаточно только руку протянуть. Отчаяние после потери мужа как-то само по себе пошло на убыль.