Irena-Barbara-Ioanna Chmielewska - Две головы и одна нога (пер. В.Селиванова)

Воспоминание промелькнуло в доли секунды, но совсем изгнать его из памяти я не сумела, вцепилось в меня, как нетопырь в пещеру. Плохо различимый в темном углу, висит он и качается, и качается… Тьфу! Как хорошо, что рядом был Гжегож, вот он, близко, можно потрогать.

– Ну? – спросил Гжегож, как-то по-особенному вглядываясь мне в глаза. – О чем думаешь?

– Вспомнилось кое-что, но слишком долго говорить. Лучше давай опять вернемся к голове. А на десерт только сырок и больше ничего, никаких сладостей!

– Боюсь, в те стародавние времена я все-таки умудрился тебя недооценить, – признался Гжегож. – А может, просто случая не было. Ну ладно, вернемся. Согласен, я тоже думаю – письмо от нее. Погоди, может, на один из твоих вопросов мы сможем дать ответ уже сейчас. Ты как ехала? Медленно, быстро?

– Не знаю, я считаю – со средней скоростью, но моя машина любит сто сорок. Понимаю тебя, ведь я их догнала. Ни один нормальный человек не мог предположить, что во Вроцлав я поеду через Лодзь!

– Выходит, случайность. Значит, исключаются заранее запланированные действия. Зато не исключено, что именно встреча с тобой заставила их убить ту бабу.

– Ничего не скажешь, обрадовал ты меня.

– Не волнуйся, вряд ли в твоей истории найдутся еще поводы для радости.

– Нет худа без добра, может, тогда наконец потеряю аппетит, не придется худеть специально.

– Идиотка, зачем же тебе худеть?

…Идиотка… Сколько нежности в этом слове, сколько понимания, уж не любовь ли? Нет, я сейчас разревусь… Более искреннего признания мне не доводилось слышать. Зато сколько раз это же слово, сказанное другим и в других обстоятельствах, ранило душу сильнее, чем удар кинжалом в сердце! Сколько раз это слово буквально вдавливало меня в землю, как дорожный каток, сколько презрения и ненависти заключалось в нем… Оно буквально убивало человека.

Человека? Ну да, ведь женщина тоже человек. И даже если услышав слова: «Придет человек и принесет шкаф», ты ожидаешь только мужчину, ибо никогда ни одна баба не приносила шкафа, это еще ни о чем не говорит… Ладно, оставим шкаф в покое, есть у женщин человеческие качества, что бы там ни утверждали мусульмане. А вот в той, прежней «идиотке» мусульманское отношение к женщине ощущалось явно.

Господи, да что это я никак не могу отвязаться от этого типа, то глаза, то ислам, а ведь он не был каким-нибудь арабом. Ну что за напасть такая, чего привязался именно сейчас?

– Холера! – выругалась я, стараясь блаженное ощущение справедливо размазать по всем внутренностям. – И почему только я раньше не вынула из почтового ящика то письмо? Из одного любопытства смоталась бы в Груец, подумаешь, большое дело, полчаса езды от Варшавы! Переговорила бы с бабой, прекрасно знаю, где в груецком костеле находится купель, кстати, памятник старины, тринадцатый век. Лично мне знакома.

Гжегож подхватил:

– Вот я и думаю, что с твоей несчастной жертвой кто-то успел пообщаться. Выскакивая из машины, получила травмы, находилась в шоке, у нее могло вырваться, что она все рассказала в написанном тебе письме. Ты появилась буквально через минуту, легко предположить, что ты за ними следила, ну они и… того, решили тебя серьезно предупредить. Я продолжаю думать, что голова – их грозное предупреждение. И одновременно информация, что с бабой ты уже поговорить не сможешь.

Меня осенило.

– В таком случае, голову мне подбросили в Штутгарте, а не на границе. На границе бы побоялись, ведь таможенникам могло прийти в голову заглянуть в мой багажник, а голова, говоришь, мне предназначалась, не таможенникам. Да и могло ведь так случиться: загляну я к себе в багажник и крик подниму, сбегутся пограничники и таможенники, а по-твоему, такое им ни к чему. А вот оказавшись за границей, в чужой стране, одна-одинешенька, увижу я эту голову – и офонарею, и растеряюсь, и ничего умного придумать не смогу. Видишь, они правильно рассчитали. И время… Может, они заинтересованы в том, чтобы выиграть время?

Гжегож, казалось, колебался, задать ли мне вопрос, потом решился.

– А вот скажи, сделав кошмарное открытие, поехала бы ты дальше, если бы мы не договорились о встрече? Или сразу бы вернулась?

Я удивилась – какие могут быть сомнения? А мне-то казалось, бурные чувства так и прут из меня, на лице написаны, чего тут еще спрашивать и колебаться?

– Ясное дело, если бы не ты, сразу бы развернулась и назад, в Польшу. По возможности без остановок.

– А кто знал обо мне?

– Никто. Хотя, постой… Сказала я одной приятельнице, что еду на свидание с одним таким и очень волнуюсь, какой он меня найдет по прошествии двадцати лет. Но имени твоего не называла, а она о тебе никакого понятия не имеет, в те годы мы еще не были с ней знакомы.