Михаил Петров - Гончаров идет по следу

— Нет, как-то не получилось, к вам спешил.

— Значит, позавтракаем вместе. Если вам это будет удобно, то откройте холодильник и найдите что-нибудь съестное, а я тем временем соберу свои вещи.

Спускаясь с трапа самолета, я надеялся снова полюбоваться красотами Иссык-Куля, на котором в последний и единственный раз бывал осенью девяносто четвертого года. Но тогда я выполнял роль полупьяного узника и мне было не до красот великого озера. Похоже, что и на этот раз моим мечтам не суждено было сбыться. Стремительно надвигающийся вечер и свинцовые грозовые тучи красочных перспектив не обещали. Так оно и получилось, буквально через десять минут после нашего прилета зарядил хоть и не сильный, но отвратно промозглый дождь.

Вопреки моим опасениям, документы никто у нас не проверял, в вещах не рылся, и вообще все было как в старые и добрые времена. По привычке подхватив сумки, я рванул к стоянке такси, но тут же наткнулся на решительный протест своей спутницы. Памятуя наш договор о том, что вопросами передвижения будет заниматься она, я нехотя подчинился и молча залез в отходящий автобус.

К западному берегу озера мы добрались, когда ночь уже полностью вступила в свои права. Перекантовавшись до утра в какой-то второсортной гостинице, мы первым же автобусом, согласно плану, отправились вдоль южного берега.

Домик, где родилась, жила и училась моя киргизка, находился в небольшом селе в некотором отдалении от основной дороги и ничего примечательного из себя не представлял — обычная русская изба-пятистенка. Единственное, что меня поразило, так это немыслимое количество одеял, одеяльцев и прочих матрасов. Пока родители радостно хлопотали и журили блудную дочь, я с интересом разглядывал сначала многочисленный выводок детей, очевидно братьев и сестер моего телохранителя, а потом рогатую коровью морду, что тупо и равнодушно смотрела на меня сквозь окно. Впрочем, это занятие вскоре надоело нам обоим. Эйфория первой встречи тем временем начала потихоньку стихать, и хозяева наконец-то занялись стоящим делом, а именно — принялись тащить на стол всякие вкусные предметы еды, начиная от лепешек и кончая бараньей ногой горячего копчения.

Через час, когда наши желудки были переполнены, а в глазах стояла нега и грусть, господин Сатар спросил у дочери, кем ей приходится господин Гончаров.

— Папа, не задавайте лишних вопросов, — довольно резко и совсем не по-мусульмански ответило крутое дитя. — С Константином Ивановичем мы вместе работаем и сюда приехали по делам. Это все, что я могу вам сказать.

— Нехорошо, дочка, так с родителями разговаривать, — сокрушенно покрутил головой Сатар. — Хоть бы постороннего человека постеснялась. Что он о нас может подумать?

— Извините, но вы всегда так много спрашиваете.

— А разве это плохо — знать, чем занимается твоя дочь?

— Все нормально, папа, мне нужна на несколько дней твоя машина.

— Вот опять: просишь, а даже не говоришь, для чего.

— Для работы.

— Джамиля, работа бывает разная. Есть работа, от которой людям бывает худо.

— Я зарабатываю деньги.

— И деньги зарабатывают по-разному.

— Кто как умеет.

— Смотри, дочка, тебе жить.

— Вот и живу, ну нам, пожалуй, пора.

— Езжайте. Ключи в замке, техпаспорт и твоя доверенность в щитке.

— Ладно. К вечеру мы приедем.

— Хорошо, дочка. Джамиля, найди совсем мало времени, остановись и посмотри, туда ли ты идешь. Не лучше ли вернуться, а потом начать идти снова другой дорогой.

— Обязательно, — ответила она уже у входа. — Только вот времени у меня, папа, совсем нет.

Старая «копейка» бежевого цвета завелась с явной неохотой, и это обстоятельство радости не добавило, поскольку в самый неподходящий момент она могла нас подвести. Поэтому первым делом мы отправились на ближайшую станцию техобслуживания и провозились там до самого обеда. Только в третьем часу, когда старушка немного порезвела и начала взбрыкивать, мы наконец занялись тем, для чего приехали.

До озера Тюп-Кель расстояние было не такое уж маленькое, как божился Говоров. Километров тридцать мы шли по основной магистрали, а дальше, повернув на юг, продвигались по крутой и извилистой террасе реки Ак-Су. Дорога круто шла вверх, казалось, к самому хребту Терокей-Алатау и была совсем разбита. Выжимать на ней больше двадцати километров в час было равно самоубийству, да еще на такой лихой тачанке, как наша. Чтобы как-то развеять гнетущее настроение, я спросил: