Петр Шордей - Домик в дачном поселке

А может он поплыл с ней вплавь, затянул на глубину и там оставил, после чего вернулся за грузом? Любой спасатель из любого бассейна справился бы с этим.

Если она там бродила по дну с пару недель, вероятнее всего, преступник сделал это под конец июня, так что не слишком и замерз.

А что обо всем этом думает Янек?

Со все таким же скептичным приветом,

Агнешка.

Если бы такой спасатель был способен плавать с балластом, то это был совершенно несерьезный балласт. Груз или балласт нужен именно для того, чтобы плавать с ним было бы просто нельзя.

Впрочем, неважно. Стемпнева, а как же еще, не была бы сама собой, если бы не начала самостоятельного следствия, а начала с того, чтобы придавить, вместо своего Стемпня, Казика Порембу.

Не мудрствуя лукаво, она прямо спросила: какого черта он, Поремба, теряет себя в этом приходе.

Ха, ха!

И Поремба проглотил язык.

И так он его проглотил, что когда уже вытащил назад, то намеревался рассказать Стемпневой обо всей своей предыдущей и неудачной жизни, но прикусил язык.

И, видишь ли, это неудачное происшествие с языком лишь убедило Стемпневу, что в жизни Порембы кроется какая-то мрачная тайна.

И вот тогда Стемпнева решила ударить его в самую суть, то есть, в ту самую тайну, и она сказала Порембе, что он весь такой таинственный.

И этот придурок заглотил крючок, ведь когда такая вся из себя женщина-памятник как Стемпнева и вообще, с таким высоким общественным положением, говорит какому-то там Казику, будто бы он таинственный, то только крупный прохвост не дал бы себя обмануть этим.

Так что Поремба лишь покрутил глазами от восхищения самим собой, и уже собрался было расколоться, как внезапно снова прикусил себя, на сей раз в этот же крючок.

Тогда Стемпнева хитренько спросила его, потому что все продумала еще раньше, а мог ли бы столь одухотворенный человек сыграть джаз.

И оказалось, что элементарно, а как же, смог бы.

Джазовый крючок застрял в горле у Порембы столь глубоко, насколько сам Поремба поверил, что Стемпнева является тайной поклонницей джаза.

Он лишь предусмотрительно спросил, а какого же джаза — это на тот случай, если бы Стемпнева все-таки врала.

Оказалось, что традиционного…

Что Поремба прокомментировал заявлением: «женщина разумная и романтичная».

Во как мужика накололи!

В этот самый момент Стемпнева посчитала, что надо потихонечку начинать выбирать леску, и уже натянула ее, то есть чувствительную струнку Порембы, упомянув что-то о чувствительной артистической душе.

После того Поремба разболтался, чего Стемпова и ожидала, конкретно же, о неудачной житухе того же артиста и невозможности в этой жизни искупить все грехи, несмотря на то, что теперь он аккомпанирует церковным песнопениям.

И вот тут Стемпова подсекла слишком резко и сильно.

Это вот искупление она ассоциировала с совершенным у нас убийством, и она стукнула по башке заранее приготовленным заранее суком, что если бы Поремба чего знает относительно этого дела, то, дав показания об этом убийстве, он искупил бы и прошлые моральные обязательства.

В этот момент Поремба с крючка и сорвался.

Сук отскочил от его черепушки, хорошенько стукнув Стемпову в неосторожно подставленный лоб, и конец.

Уходя, Поремба лишь успел сообщить, что муж, имеется в виду — Стемпневой — уже его расспрашивал об этом, а заявив, что полиция уже его допрашивала, органист вновь погрузился в самого себя, то есть, оскорбившись, замолчал.

Стемпнева, пытаясь спасти ситуацию, еще бросила в его сторону вкуснейшую приманку из топленого сыра с шерсткой летучей мыши, завопив, что ее муж терпеть не может джаз.

Только Поремба был слишком далеко, чтобы на эту наживку попасться.

В ответ он крикнул, что и сам, то есть, он, Поремба, тоже не — терпеть не может джаз!

На что Стемпнева совершенно трезво заметила: а с какого времени.

Он же с разгону заявил, потому что уже не думал, чего говорит, поскольку считал, что со все для него кончилось уже пятнадцать лет назад.

Пятнадцать лет, понимаешь!

И вот тут-то мы его и заловили, дорогусенькая моя Агнюся!

Казик-органист поселился в Микрутах пятнадцать лет назад. И с тех пор ненавидит джаз. Разве не чудесно?!

Ничего он не видел, ничего не слышал, ничего никому не сказал. Ну совершенно как те три обезьянки.

Тем не менее, проболтался.

Стемпень обозвал жену последней дурой, теперь с теми из района проверяет, а что случилось в Польше пятнадцать лет назад. Ассоциируют и связывают, ты прикинь, отдаленные факты, ха-ха-ха!