Валерий Тихомиров: Легенда о Якутсе, или Незолотой теленок

— Давай нору! Будем шхериться.

В ближайшем сугробе они выкопали берлогу и уснули, прижавшись друг к другу.

К вечеру народ в сугробе протрезвел и проснулся. Последним мутные глаза открыл Потрошилов. Вместо вонючих стен барака его окружал снег. Рядом оказались какие-то смутно знакомые лица. Они погано щерились, глядя на Степана Степановича.

«Как голодные…» — почему-то меланхолично подумал он. Длинная ночь с пятницы на понедельник странным образом закончилась на свободе. Каким — оставалось загадкой. Зачем ему такая свобода, тоже было неясно. До вполне законного освобождения, то есть звонка, и так оставалось два дня. За побег могли напаять года три.

В раздумьях Потрошилов снял очки и начал интенсивную протирку. «Надеюсь, мы никого по дороге не… кокнули?» — спросил он себя. «Мы» после очистки оптики от корок льда показались еще страшнее. Моченый приблизил свою гориллоподобную рожу вплотную к отчаянно распахнутым наивным глазам Степана Степановича. Беззащитно интеллигентные мысли читались в них без труда. Факт побега «корове» не нравился. Ей хотелось обратно в зону. До лагеря было еще слишком близко. Да и бегать за полупьяным дурачком по тундре не хотелось. Пахан потрепал Потрошилова по пухлой щеке, зачем-то облизнувшись. В берлоге раздался глухой рык:

— Тебе надо выпить!

Рот Степана Степановича начал приоткрываться в немом ужасе понимания. Оно вот-вот должно было озарить гудящую с похмелья голову. Но не успело. Ловкая лапа Гниды поднесла к его губам край алюминиевой кружки. Глотательный рефлекс у Потрошилова был развит здорово. Послышался короткий всасывающий всхлип в двести граммов, и кружка опустела.

Коварный расчет матерого пахана оказался точен. На свежие дрожжи доза ударила Степана Степановича в лоб. Изнутри. Сильно. Он тихо хрустнул сосулькой, заботливо сунутой ему в зубы добросердечным Коляном. Волна приятного тепла разогнала сумрак берлоги. Стало уютно. Дружная компания приятных попутчиков радостно улыбалась Потрошилову. Он с облегчением выдохнул, отгоняя мимолетные неприятные ощущения, тут же забыв о них. Захотелось простого дружеского общения.

— Человек рожден для водки, как птица для помета! — многозначительно изрек Степан Степанович, развязывая беседу. При этом он, сочно причмокивая, грыз остатки сосульки.

— Слышь, корова пьяная, потухни? — вяло процедил сквозь зубы Колян.

— Я не корова! Я олень! — твердо заявил Степан Степанович и упал.

— Зря ты…— вяло прокомментировал Толя, — гордиться надо. Не каждому, блин, доверят… Все же «корова» самого Моченого!

Пахан пустые базары не уважал. Подавив желание отрезать умнику язык, он буркнул:

— Гнида, побаклань с ним. Я тут разберусь с торпедами. — Он отвернулся.

За спиной прохрипел блатной басок шестерки:

— Ну, очкарик, че там у Фрейда про Ницше?

Пахан извлек из потайного кармана мятый листок расписания.

В графике напротив вечера второго дня стояла отсылка группы сопровождения. И только после этого — ужин. Моченый заторопился.

— Слышь, камикадзе, — пробасил он, — все тундрой не уйдем.

Толя и Коля преданно кивнули. Гулять по снежной целине с санками и рюкзаками им надоело.

— Сделаете круг до леспромхоза. Если запалят, базарьте, что мы, — Моченый кивнул на Гниду и Потрошилова, — гикнулись в тайге. Лады?

— Тики так, — обрадованно улыбнулся Толик, — сделаем!

— Разбегаемся, — тихо просипел Гнида, — пока фраер фишку не рубит.

Степан Степанович не услышал. Он в этот момент развивал теорию пассионарности Гумилева по всей Якутии…

Рюкзак, прикрывающий выход из сугроба, вывалился наружу. К ужину, их осталось трое…

Прошла неделя побега. Водка закончилась на второй день. Степан Степанович брел по ледяному кошмару в полной прострации. Несмотря на холод, изматывающее голодное похмелье за неделю никуда не делось, приобретя хронический характер. На восьмой день он готов был выпить даже ацетон, но ничего, кроме снега вокруг не было. И не предвиделось на ближайшей сотне километров пути. Потрошилов начал спотыкаться и падать. Только пресловутая жизнеспособность интеллигента не давала ему лечь посреди тундры и жалобно завыть.

В этот же день закончилась последняя банка тушенки, которой, впрочем, Степану Степановичу не давали. «Корове» в день полагался кусок сухаря, кружка кипятка и басня о скором завершений похода. Он тупо переставлял ноги, а в ушах гудел нудный напев Моченого. Здоровенный пахан постоянно мурлыкал, без намека на слух и голос: «По тундре, по широкой дороге…»