Иоанна Хмелевская - Колодцы предков

– Болезненно худой? – неизвестно почему заинтересовалась Люцина.

– Зачем тебе здоровье какого-то бандита? – огорчилась моя мамуся.

– Это был не бандит, – запротестовал Франек. – Он представился и имя громко сказал, что-то от ольхи, Ольшинский или Ольшевский, что-то такое. Нет, не болезненно, просто худой. Выглядел здоровым. Он был симпатичный, но уж слишком таинственный. Спрашивал о том же – про дядю Франека и его потомков. Он сказал, что есть одно дело, которое тянется уже бог знает сколько лет, его обязательно надо закончить, а без вас он не справится...

– Что за дело? – подозрительно прервала его моя мамуся.

– Понятия не имею, какое-то очень старое.

– Прадед в царском войске получил попону, пропил ее, а теперь нам придется за нее платить, – предположила я.

– Я платить не буду, – быстро и решительно открестилась моя мамуся.

– Ты что, про попону он бы спросил у Франека, – запротестовала Люцина. – Наверное, какие-то осложнения с наследством от дедушки Витольда. Мы с этим не имеем ничего общего.

– Он, собственно, больше интересовался теткой Полиной, чем дядей Франеком, – сказал Франек. – Много я ему рассказать не смог, тем более, что телеграмма о смерти дяди тогда уже пропала. Я поискал в бумагах и нашел какое-то довоенное или военное письмо, где был адрес в Варшаве, на Хмельной. Он взял этот адрес. И еще он спрашивал разные вещи, почти о всей семье, я даже удивился, откуда он столько знает. Ну, я и подумал, что в конце концов и вы заявитесь...

– Сейчас, подождите, – вмешалась тетя Ядя. – Если у покойника были эти адреса, то вы могли их у него взять! То есть, я имею ввиду, что вы уже знали... То есть, милиция знала и могла вам сказать...

– Вот именно, – поддержала я ее. – И ты бы знал, где нас искать.

Франек слегка смутился.

– Я их и не видел. Они были записаны на бумажке, а бумажку никому не показывали. Я мог спросить, но было как-то ни к чему, потому что я тогда забыл про того типа... И вообще, с милицией лучше не связываться. По-моему, это какое-то семейное дело, только немного подозрительное...

– Вот, черт! – сказала заинтригованная Люцина. – Кто-нибудь из вас знает Ольшинского?

– Нет, – ответила я за всех. – Зато ты знаешь Менюшко.

Люцина оживилась.

– А вот и знаю, да будет тебе известно! Как пить дать, я это имя слышала, причем здесь, в этих местах. Мне тогда было шестнадцать лет...

– Никакого Менюшко тут никогда не было, – решительно остановил ее Франек.

– Ну и что? А я слышала...

– А хор ангельский ты не слышала? – ядовито поинтересовалась Тереза. – Столик у тебя по полу не прыгал? Духи тебе не являлись?

– Духи нет, только призрак. Я всегда его вижу, вот он, сидит за столом...

– Слушайте, они опять подерутся, – забеспокоилась тетя Ядя. – Я бы не видела ничего серьезного, если бы за ваш счет не убивали чужих людей...

Опять заговорили одновременно все. Связь нашей семьи с убийством казалась туманной, но, тем не менее, что-то в этом было. Какая-то мрачная тайна, касающаяся нашей семьи. Тереза жутко разволновалась, моя мамуся стала выдвигать предположения, достойные попоны прадеда, Люцина подошла к вопросу по деловому:

– Хорошо еще, что у всех есть алиби, – констатировала она с удовлетворением. – Пятнадцатого мы все были у Яди на именинах, а эту жертву убили как раз пятнадцатого вечером. Нам никак было не успеть.

– Ты могла нанять убийцу, – предположила я.

– Почему я? Мне не мешает, когда труп носит мой адрес!

– Так что, может, я? – немедленно обиделась Тереза.

– Вы действительно не можете серьезно подумать? – упрекнула их тетя Ядя.

– Как это? – удивилась моя мамуся. – Мы и так все время думаем...

Франек пережидал в терпеливом молчании. Он заглянул в кувшин, вылил в него остатки молока из ведра и оперся о дверной косяк.

– Вообще-то, я кое-что знаю, – неожиданно объявил он.

Стало тихо и все на него уставились. Тетя Ядя машинально подняла фотоаппарат, как будто это кое-что, которое знал Франек, необходимо было запечатлеть.

– Что ты знаешь? – поинтересовалась Люцина.

Лицо Франека приняло обеспокоенное и озабоченное выражение:

– А я и сам не знаю, что я знаю, – признался он неуверенно. – Кажется, какая-то семейная тайна. Понимаете, это было так. В самом начале войны, третьего или четвертого сентября, в тридцать девятом году, сюда приехал какой-то тип. Он поговорил с отцом и отдал ему какое-то письмо. Конверт. Я тогда был маленький, только девять лет исполнилось, и увидел все случайно. Вы же знаете, что мои старшие братья погибли, один на фронте, другой партизанил. У отца тоже срок подходил, войну он пережил, но чувствовал себя все хуже. Он страшно жалел, что остался только я, несовершеннолетний – в случае чего, сам не справлюсь. Пару раз он собирался мне что-то сказать, но все откладывал, ждал, пока я постарше стану. Только перед самой смертью, а мне тогда уже двадцать стукнуло, он выдавил из себя, что у нас есть какие-то сбережения. Я понял, что это он про тот конверт. А потом он почти не разговаривал, слишком долго ждал, пока я вырасту. Я узнал только одно: пока жива мать тетки Полины, нельзя и слова сказать. Мне это показалось странным, я думал, он бредит, какое отношение к делу имеет эта старуха, которую я и в глаза не видел. Тем более, она к тому времени и умерла...