Иоанна Хмелевская - Проза жизни

— Не знаю, не знаю, - с сомнением качала головой пани Букатова, - но стоит только тебе встретиться с Тереской, как непременно что-то случается.

«Ненавижу, - думала Тереска. - Боже, как я их ненавижу! Видеть не могу...» Мысль эта, хоть и преходящая, безраздельно владела на данный момент ее сердцем, умом и душой. Она пыталась соорудить вокруг себя что-то вроде воображаемой стены, акустического барьера, но сквозь возводимые ею преграды продирались слова и реплики, раздувавшие пламя ненависти.

Семейство ужинало. За столом сидели родители, бабушка, Янушек и тетя Магда, заглянувшая узнать, какие новости. Тетя Магда была младшей из сестер, в свои тридцать два года она имела фигуру и внешность кинозвезды, а занималась главным образом тем, что выходила замуж и разводилась. Сейчас на ее счету было четвертое замужество, и существовала надежда, что оно окажется менее скоротечным, потому что в игру входил еще четырехлетний Петрусь. Тереске казалось, что тетя Магда присматривается к ней и интересуется ее делами с любопытством, прямо-таки болезненным.

Рассказ о страшном вечере с фигурирующим в главной роли топором сделал Тереску гвоздем программы. Речь пошла о нынешней молодежи, о ее прискорбной безответственности, легкомыслии и бездумности, о странных причинах неожиданных и необъяснимых поступков. Что, спрашивается, толкнуло Тереску бросить дом на произвол судьбы, в кошмарном, наводящем на самые ужасные домыслы, беспорядке? О чем она, Господи помилуй, думала?! Если эта молодежь вообще о чем-то думает...

Тереске казалось, что она попала на бесовский шабаш. Прозвучавшее за столом предположение, что такому возрасту свойственно влюбляться и не оттуда ли растут ноги у всяких сумасбродств, вызвало, с одной стороны, снисходительные хохотки в кулак, с другой — безоговорочное неприятие. В таком возрасте надо тянуться к знаниям, а не к каким-то глупостям.

«Ну ясно, влюбляться надо на старости, лучше всего после пятидесяти, а еще лучше — в гробу... Вот умники! — негодовала Тереска под гул обвинительных речитативов. - Поразительное легкомыслие... беззаботность... что из них вырастет?.. Дай им то, дай се... Только и знают, что требуют... одни права, никаких обязанностей! Тунеядцы, пиявки на теле старшего поколения, эгоисты...» — Могильные черви... - Внезапно подал голос молчавший до сих пор Янушек.

Младший брат Терески сидел весь вечер, набрав в рот воды, несказанно довольный тем, что на этот раз остался в стороне, и не его сейчас обрабатывает святая инквизиция. Настанет время — насядут и на него, как только вскроется лагерный долг, который отцу придется, ясное дело, оплатить из собственного кармана. С запоздалым сожалением Янушек подумал, что надо было назанимать у лагерных приятелей побольше — семь бед, один ответ, но теперь уже поздно, да и больше ему бы не дали.

— Вам бы все шуточки шутить, - расстроилась пани Марта. - Господи, а ведь скоро эти дети станут взрослыми людьми!

— Не вижу в этом особой трагедии, - заметила Тереска, на какое-то мгновение обретя трезвость ума.

— Не уверена...

Тереске такие сомнения показались лишенными оснований. В самом деле, родители в своем праведном гневе потеряли чувство меры. И Тереска, и ее брат ходили в школу, учились хорошо, не предавались никаким порокам и вообще ни в чем особо предосудительном замечены не были. Может, за Янушеком и водятся кое-какие грешки, но уж ее-то упрекнуть не в чем. Одним словом, придираются. Нет у них собственной яркой жизни, взять хотя бы тетку Магду, одни разочарования и ошибки, вот они и лезут в душу к другим, высмеивают и критикуют, стараются подстричь под свою гребенку, чтоб не выделялись на фоне их серости и замшелости.

«Ненавижу, - думала она. - Ненавижу их всех. Неужели они никогда не отцепятся? Наделил же Господь семейкой...» Но вот, наконец, ужин закончился. Тереска с облегчением выскочила из-за стола и уединилась у себя наверху, но нельзя сказать, чтобы буря в душе у нее улеглась и лицо прояснилось. Все еще пылая ненавистью, Тереска вошла в ванную и посмотрела на себя в зеркало.

Зеркало было правдивым. Без всякого снисхождения оно отразило красную надутую физиономию, колючий взгляд и по-обезьяньи наморщенный лоб. Тереска сначала даже не узнала себя, а потом переполошилась.

«Нет! — с ужасом ахнула она. - Это не лицо, это черт знает что такое! И они это видели! Не хватало еще, чтобы и мой Богусь такой меня увидел. И я еще хочу ему понравиться!» При воспоминании о Богусе вся злость, все раздражение оттого, что ее самые сокровенные чувства, как оказалось, отпечатываются на лице и становятся достоянием гласности, улетучились бесследно, и в сердце разлилось сладкое блаженство. Ее Богусь,.. Он был, приходил и еще придет...