Иоанна Хмелевская - Тайна

И все это вместе взятое, конечно же, обрушилось на меня. Блондин, никуда не денешься, вечная моя судьба… Пробивался росток великой любви между нами, пробивался, да так и не пробился. Больно уж много во мне дефектов: во-первых, моя, извините за выражение, красота, во-вторых, всякие огрехи ума и воспитания. Может, здесь и есть зернышко правды — что же еще, кроме врожденной глупости, заставляет меня постоянно себя пилить. Я раскаивалась, пыталась вырваться из самоедства, пока меня не отрезвило наконец следующее рациональное наблюдение: при таком умственном отставании я бы просто-напросто не закончила среднюю школу. И вообще сомнительно, почему научилась читать-писать. А научилась-таки, да к тому же четыре арифметических действия одолела, таблицу умножения на память вызубрила, более того, знаю даже, что Илья Эренбург — вовсе НЕ БЫЛА последней любовницей Гитлера и даже различаю ферму от ферматы. А посему высокий градус дебилизма просто отпадает, ох, не так все просто…

Где-то между двумя маршами того самого второго этажа долбанула меня жуткая обида. Заполучить кумира хотелось ведь, да еще чтоб кумир проникся ко мне неземной любовью!.. Отступать не в моем характере, а посему вместе с обидой стартовала надежда — вдруг да случится что-нибудь сногсшибательное и он узрит во мне чудо, воспылает, падет к моим ногам, умоляя простить столько лет своей слепоты, вот только бы себя самого переделал, а собственно, почему бы и нет, ведь порыв безумного счастья все изменит…

На последней ступени лестницы я уже отлично знала: ничего из всего этого не выйдет. И он себя не изменит, не загорится, не воспылает ко мне. Красавица я или уродина, умная или дура — все чепуха, и никакие мои достоинства не помогут, пора расставить все точки, а бредовые иллюзии подложить под скорый поезд.

Но до расстановки знаков препинания так и не дошло. Растеряла всю решимость, видно, на последней ступеньке лестничной клетки и влетела в таинственные события, поразительные и ужасные…

— Ничего особенного, — успокоила меня Зося. — Возможно, понапрасну бью тревогу, просто надо взять себя в руки…

Но взяла она в руки почему-то не себя, а стаканы и кружки: то расставляла их на столе, то снова убирала в буфет, рассеянно осмотрела свою ужасающе чистую кухню — что-то ее явно не устраивало: в конце концов отобрала у меня пепельницу, нервно вымыла и убрала на полку.

— Во-первых, сдается, ты заразилась от Алиции, — констатировала я с неудовольствием, потому как все это напоминало сцену, которую мне довелось наблюдать много лет назад. — Правда, Алицию давно уже отпустило. А во-вторых, отдай пепельницу, иначе придется пепел стряхивать на тарелку.

Зося посмотрела на стол и на полку.

— А, прости, пожалуйста. Глупости, вовсе я не заразилась от Алиции. У нее нет детей, а я из-за Павла… Не очень-то охота оповещать об этом всех и каждого. Послушай, твой Дарий… Чем он, собственно, занимается?

— Что касается оповещения, так у меня нету громкоговорителя, — заметила я сухо. — А в чем дело?

— Ну, молчать-то он, надеюсь, сумеет?..

— По-всякому. На некоторые темы только и делает, что молчит.

Зося погасила газ под чайником и прислонилась к буфету, озабоченно поглядывая то на меня, то в прихожую за моей спиной. Я тоже смотрела на нее и прикидывала, как бы она отреагировала, если открыть правду об имени так называемого Дария.

Его звали вовсе не Дарий, а Божидар, и я сама предпочитала об этом не вспоминать. Возможно, для своих родителей он и был даром Божиим, но все же, по-моему, соображать надо, каким имечком снабжаешь младенца. Скажите на милость, что делать с таким именем в наше время? Такое имя пристало мужу в рыцарских доспехах, с рапирой и стилетом или, на худой конец, с гусарскими крыльями [1] Принадлежность гусарской экипировки: высокая бляха в форме птичьего крыла или рамки с вправленными в нее перьями, чаще всего орлиными или ястребиными. , но уж никак не мужчине с зонтиком. С горя я переделала Божидара в Дарика, и все были убеждены, что Дарик — уменьшительное от Дария. Эту самую правду про его имя я скрывала изо всех сил…

Зося вдруг очнулась, заварила чай, сгребла со стола пол-литровый горшок в красный горох и достала нормальные чашки.

— Чай сейчас настоится. Так вот… Думаю, он все-таки как-то и где-то функционирует…

— Наверно. Не знаю где.

— Неважно. У него есть свои ходы. А ты, кажется, от него совсем обалдела…

— Было, — честно призналась я. — По-моему, уже проходит. А ты что, узнала какие-нибудь его тайны? Охотно послушаю, изреки наконец, в чем дело.