Даниэль Пеннак - Людоедское счастье. Фея карабина

П а с т о р. …

А н н е л и з. …

П а с т о р. …

А н н е л и з. А еще скажите мне, Пастор, если я не заблуждаюсь, вы распутали эти хитросплетения благодаря одной случайно найденной фотографии?

П а с т о р. Действительно, Сударь, это была фотография Эдит Понтар–Дельмэр, вручающей старику пакетик амфетаминов. Если добавить к тому же, что четыре уголовных дела (убийство Ванини, расправа с Джулией Коррансон, ряд насильственных смертей пожилых жительниц Бельвиля и организация сбыта наркотиков старикам) были тесно связаны между собой, то можно считать, что за нас поработал случай.

А н н е л и з. И оказался эффективнее компьютера.

П а с т о р. Отсюда и популярность нашей профессии в художественной литературе.

А н н е л и з. …

П а с т о р. …

А н н е л и з. Плеснуть еще кофейку?

П а с т о р. Охотно.

А н н е л и з. …

П а с т о р. …

А н н е л и з. Пастор, я давно собирался сказать вам одну вещь.

П а с т о р. …

А н н е л и з. Я испытывал глубокое почтение к вашему отцу, Советнику.

П а с т о р. Вы знали его лично?

А н н е л и з. Он преподавал нам государственное право.

П а с т о р. …

А н н е л и з. Читая лекции, он вязал.

П а с т о р. Да, и перед уходом на работу моя мать полировала ему череп кусочком замши.

А н н е л и з. Действительно, череп Советника был натерт до зеркального блеска. Иногда он указывал нам на него и говорил: «В случае сомнения, господа, подойдите ко мне и взгляните на отражение вашей совести».

П а с т о р. …

А н н е л и з. …

А н н е л и з. …И все же… если в этом мире сербскохорватские любители античности используют катакомбы для тренировки женщин–убийц, а старые дамы расстреливают охраняющих их полицейских, а пенсионеры–букинисты режут глотки во славу Большой Литературы, а дурная дочь бросается из окна, оттого что ее отец еще хуже… тогда, мой мальчик, мне пора выйти на пенсию и целиком отдаться воспитанию внуков. Придется вам заменить меня, Пастор. Впрочем, мне кажется, что вы лучше меня понимаете парадоксы конца нашего века.

П а с т о р. И все же придется концу нашего века обойтись без моей проницательности. Сударь, я пришел просить вас об отставке.

А н н е л и з. Как! Вам уже наскучила служба, Пастор?

П а с т о р. Дело не в этом.

А н н е л и з. Могу ли я узнать, в чем?

П а с т о р. Я влюбился, Сударь, и не могу заниматься двумя делами одновременно.

37

– Они уехали, Бенжамен.

Тереза абсолютно бесстрастным тоном сообщает мне эту новость. Тереза, лекарь человеческих душ, одним взмахом скальпеля разрезает мне сердце пополам.

– Час назад.

Мы с Кларой застываем на пороге.

– Они оставили письмо.

(Ну дела… А в письме сообщают, что они уехали. Ну дела…)

Клара шепотом говорит мне на ухо:

– Бен, но ты же видел, что к этому идет?

(Еще как видел! Но с чего ты взяла, моя Кларочка, что закономерные беды переносить легче, чем все остальные?)

– Да войди же, наконец, в дом – дует!

Письмо и вправду лежит на столе в гостиной. Сколько писем, в скольких фильмах, на скольких комодах, столиках, каминных полках приходилось мне видеть за свою жизнь? И каждый раз я говорил себе: «Ну, это штамп! Избитый прием!»

А сегодня белый квадратный избитый литературный прием ждет меня на столе в гостиной. И перед глазами у меня снова Пастор, стоящий на коленях возле Джулии… Стыдно пользоваться тем, что девушка спит! Каких только обещаний он не нашептал ей в ухо, пока она, беззащитная, лежала перед ним… Мерзавец!

– Тереза, у меня рана в сердце, дай мне пластырь, сделай хоть что–нибудь…

(Мне никогда не хватит духу открыть это письмо…)

Видимо, Клара это почувствовала, потому что она идет к столу, берет конверт, открывает его (письмо даже не запечатано), разворачивает, пробегает глазами, задумчиво разжимает пальцы, и жалкая бумажка, кружась, как комочек белого снега, медленно слетает на пол.

– Он повез ее в Венецию, в отель «Даниэлли»!

– Она хоть гипс снять успела?

Это все, что я смог выдавить из себя, чтобы как–то прикрыть амбразуру. («Она гипс снять успела?» – а что, сказано неплохо. Правда?) Может быть, и неплохо… но судя по двум взглядам двух моих сестричек, шутка не совсем до них дошла. Потом вдруг Клара соображает, что к чему, и начинает хохотать:

– Да Пастор увез не Джулию, а маму!

– Что ты сказала? Ну–ка повтори!

– А ты думал, он уехал с Джулией?

Этот вопрос задала Тереза. Ну, с ней шутки плохи. Опять пилит:

– И это вся твоя реакция? Человек уводит от тебя любимую женщину, а ты стоишь как пень на пороге квартиры и пальцем не пошевелишь!