Элен Гремийон - Гарсоньерка

Тоже нет. Никакой гарантии, что, оказавшись за решеткой, я не причиню ему вреда. И потом, это слишком сложный путь, проще все-таки было меня убить…

У Витторио всего один след, и ему страшно сойти с единственной тропинки, которая может вывести его отсюда. Топчется и топчется на ней. Витторио уже совершенно не способен трезво мыслить. Понукая свой рассудок, заставляя искать настоящего преступника, Витторио сбивает его с прежнего пути. Психоаналитика терзает уже не жажда истины, а страх гибели. Его рассудок несется вскачь, закусив удила.

– А может, он, последовав моему совету, поговорил с женой? Признался, что рассказал мне об усыновлении? Но знала ли она вообще хоть что-нибудь насчет этого ребенка? Нет, конечно же, Фелипе ничего ей не сказал. Конечно же, она сама все поняла. Несколько недель или несколько месяцев спустя после появления этого чудо-малыша она заподозрила ужасную правду Да, должно быть, она знает, только этим и можно объяснить ее отношение к Фелипе, ее постоянную злость… она знает, что их сын – один из пятисот детей, похищенных во времена хунты, один из пятисот детей, которых государство разыскивает, чтобы вернуть биологическим родителям. И вот она, боясь потерять ребенка, просит мужа меня убрать. Научившись убивать по идеологическим соображениям, можно убить и из любви. И Фелипе привык действовать по приказу. Значит, он возвращается домой, рассказывает обо всем жене, и она просит его убить нас обоих, не только меня, но и Лисандру. Так и слышу, как она, с ее женским чутьем, обостренным параноидным материнским страхом потерять ребенка – а стало быть, совершенно убийственным, – внушает Фелипе, что недостаточно убрать меня, что я, несомненно, поделился с женой, не мог не поделиться, слишком уж хороша эта история для мужа, которому хочется развлечь жену за обедом, обычно проходящим в молчании, ей же скучно, вот я и рассказал страшную историю с участием ребенка… Никто не смог бы удержаться и не рассказать, хоть бы и психотерапевт, хоть бы и психоаналитик, какая уж там профессиональная тайна! Стало быть, меня убить недостаточно, надо убить еще и мою жену. Разумеется, они не могли допустить, чтобы кто-то знал. Значит, Фелипе приходит к нам, звонит в дверь, просит его впустить, Лисандра в конце концов открывает, он проделывает все, в чем он специалист, выталкивает Лисандру в окно, рассчитывая потом найти меня в моем кабинете или где-то в доме – я ведь должен быть на месте, во вторник вечером я, как правило, дома, ухожу я по четвергам – и свести счеты со мной. Теперь моя очередь, уж не знаю, какую зловещую мизансцену он заготовил, но пресловутая семейная ссора, которая плохо закончилась, похоже, нравится всем, почему бы и им не подумать о том же: человек кончает жизнь самоубийством, после того как вытолкнул жену в окно. Безупречно. Идеальное убийство. Сценарий, к которому не придерешься. Вот только меня дома нет. Дальнейшее нам известно.

Ева Мария смотрит, как черная шапка волос Витторио покачивается вправо-влево. Смотрит так напряженно, что ей кажется, будто говорит она сама. А если не она, то откуда бы мог исходить этот сумрачный голос?

– Я уже не знаю… уже не знаю, что говорю… Но хотя Фелипе и заслужил остаток жизни провести за решеткой, это не означает, что он убил Лисандру.

Витторио умолкает. Не потому, что закончил, но для того чтобы собраться с мыслями. После паузы говорит дальше:

– Вы правы: надо как-то объяснить этим сволочным полицейским, что я невиновен. Я не могу дать им кассету, нет, это совершенно невозможно, это тоже обернулось бы против меня. Но я ведь мог запомнить все слово в слово. А если дать им понять, что у меня есть подозрения насчет Фелипе, они проведут расследование, пусть даже не слишком добросовестное, но хотя бы проверят, чем он занимался в ту ночь, в тот вечер, когда произошло убийство, им придется это сделать, мой адвокат за этим проследит. А дальше будет видно.

Теперь Витторио умолкает окончательно. Как после большой физической нагрузки. На лбу у него испарина. Ева Мария молчит. Она тоже выдохлась. Ничего не сказав. И ничего не сделав. Она измучена невообразимым открытием: Витторио – психоаналитик палачей. Витторио смотрит на нее. Он знает: сегодня между ними что-то надломилось. В ней. Он слышит, как сзади приближается надзиратель. Свидание окончено. Витторио встает. Машет рукой Еве Марии, прощаясь с ней. Она не отвечает тем же. Сидит, положив на стол сжатые кулаки. Застывшая, негнущаяся. Потом ее правая рука механически, как у автомата, разжимается и снова сжимается. Она этого не осознает. Витторио думает о языке жестов. Вспоминает день, когда расстроенная Лисандра воскликнула: «Глухие не могут танцевать! Как это печально… Почему бы тебе не выучить язык жестов, любимый? Глухие ведь тоже имеют право обратиться к психоаналитику, и потом, ты бы отдохнул, тебе все время приходится слушать или говорить, а тут бы ты смотрел, просто смотрел, любимый, так иногда хорошо бывает просто смотреть…» Когда Лисандре казалось, будто она что-то удачно придумала, она вела себя как ребенок, она не унималась. «Ну скажи, любимый, ты это сделаешь? Сделаешь?» И он, как ребенку, позволял ей помечтать. «Я подумаю, как это сделать». – «Обещаешь?» – «Обещаю». Витторио говорит себе, что надавал Лисандре кучу таких обещаний. И ни одного не выполнил. Но Лисандра слишком многого ждала от человеческого рода, был у нее такой недостаток, людям никогда не стать такими хорошими, какими она хотела их видеть. Потому что род человеческий плох, так уж оно есть, и Витторио не следовало позволять ей верить, будто это не так. Может быть, тогда ничего и не случилось бы.