Элен Гремийон - Гарсоньерка

Мерзкий тип.

У Евы Марии глаза потускнели. Витторио, обхватив голову руками, смотрит в стол. Какие черные у него волосы, думает Ева Мария. Она боится понять. И задает ему вопрос. Витторио не отвечает. Погруженный в собственные мысли, он твердит: «Я был прав. Я был прав». Ева Мария повторяет свой вопрос. Громче, но еще более бесцветным голосом:

– Он ведь был членом хунты, да?

Витторио поднимает голову. Кивает. Ева Мария отшатывается:

– И вы им занимались?

– Да.

– Как вы могли принимать такую сволочь?

– Он обратился ко мне за помощью…

– Он к вам обратился за помощью? Да вы должны были плюнуть ему в морду, выгнать его пинками, отлупить – ничего другого он не заслуживает. А вы его принимали. А потом принимали меня. Как ни в чем не бывало. И пытались меня утешить после смерти Стеллы, хотя за несколько минут до того, возможно, утешали ее убийцу.

– Каждый пациент – единственный, он никак не связан с другими, он приходит со своими проблемами, и я стараюсь ему помочь, потому что помогать – моя профессия. Он работал в ESMA [13]– вот и все, что мне известно, мы сразу же закрыли тему, едва ее затронув.

– Морское училище… но ведь там были самые страшные…

Витторио неопределенно машет рукой:

– Самое страшное в то время было везде, и вы прекрасно это знаете. В любом случае Фелипе никогда ничего мне о своей работе не рассказывал – ни тогда, ни потом.

Ева Мария приходит в еще большее смятение:

– Он вам тогда ничего о своей работе не рассказывал?.. Я не понимаю… С какого времени он к вам ходит?

– Не стоит подсчитывать. Если вы именно это хотите знать – да, я уже встречался с ним во время… в те годы…

Ева Мария вскакивает.

– Вы такой же, как они! – кричит она.

К Еве Марии приближается надзиратель:

– Если вы не успокоитесь, сеньора, я буду вынужден прервать свидание.

Ева Мария снова садится. Тюремщик отходит. Ева Мария не выдерживает:

– Помогая палачу, вы сделались частью системы, которая убивала людей. Много еще вы принимали таких, как он?

Витторио подается к ней:

– По-вашему, Фелипе просил, чтобы я помог ему убивать? Не порите чушь! Все проблемы, с какими он ко мне обращался, были связаны только с его детством, его братом и его женой. Повторяю, он никогда не рассказывал мне о своей работе.

– Значит, этот человек приходил к вам не потому, что его совесть мучила, после того как он пытал и убивал, нет, дело в том, что у него не ладилось с женой! И этот палач, этот мерзавец нашел-таки кому излить душу – он доверился вам! Мою дочь убил кто-то вроде него, может быть, даже он, и вы хотите, чтобы я смирилась с мыслью, что у нас один и тот же психоаналитик?

– Кто вам сказал, что Фелипе не причинил бы еще больше зла, если бы я не проводил с ним сеансы? Я всегда надеялся его изменить, но давить на него не хотел, бесполезно было прямо высказывать свое мнение о том, что мне, как и вам, кажется неприемлемым. Однажды я попытался открыть ему глаза, но разговор очень быстро принял плохой оборот: Фелипе пришел в холодную ярость. Образ его мыслей устоялся прочно, его убеждения были непоколебимы, он сказал, что действовал в интересах «национальной реорганизации», что коммунисты и все подрывные элементы представляли собой опасность и надо было их обезвредить. Фелипе считает, что благодаря этим методам выполнил свою работу. Он не испытывает ни малейшего раскаяния. Фелипе отдает и выполняет приказы без всяких эмоций, ему важен только успех дела. За все эти годы я успел понять, как он устроен. Я говорил себе, что если мне удастся помочь ему справиться с детскими травмами, то я помогу взрослому мужчине, которым он стал. И мне уже казалось, будто я получил над ним своего рода контроль… но я сильно заблуждался. Никогда бы не подумал, что он на такое способен. Но как я мог не сопоставить раньше одно с другим? Ведь сейчас это представляется совершенно очевидным. А я ничего не заметил, ни о чем не догадался… И понял, только когда оказался в тюрьме.

Ева Мария выпрямляется:

– Поняли что?

– Не могу утверждать наверняка, но все меня наводит на эту мысль. Известно, что их приберегали для офицеров.

– Да о чем вы говорите?

– Этот ребенок. Этот маленький мальчик. Он не усыновленный, а украденный ребенок.

Ева Мария с трудом удерживается, чтобы не закричать. Взгляд у Витторио застывший.

– И если мое предположение верно, то все еще намного хуже, чем я думал.

Ева Мария смотрит на Витторио. Витторио смотрит на Еву Марию. Но он ее уже не видит. Он использует ее как визуальную опору для размышлений. Его рассуждения не доведены до конца, ему необходимо говорить, для того чтобы рассуждать. Необходимо произносить вслух. Витторио не обращается к Еве Марии. Он размышляет: