Рэй Брэдбери - Давайте все убьем Констанцию

– На это она не способна.

– Откуда вы знаете? Сколько у вас за жизнь было женщин?

– Одна, – сконфуженно пролепетал я наконец.

Царица Калифия промокнула лицо огромным, с полгруди, платком, успокоилась и начала медленно приближаться, продвигая кресло на колесиках грациозными толчками невероятно крохотных туфелек. Я не сводил с нее глаз, поражаясь контрасту между миниатюрными ступнями и обширным пространством верха, над которым маячило большое лунообразное лицо. Мне чудился дух Констанции, утонувший под этой массой плоти. Царица Калифия закрыла глаза.

– Она вас использует. Вы ее любите?

– Забочусь.

– Держите ухо востро. Она вас просила сделать ей ребенка?

– Так буквально – нет.

– Просить не просит, а мертворожденные выблядки получаются. По всему Лос-Анджелесу с окрестностями, на вшивом Голливудском бульваре, в Мейнском тупике. Сожгите ее постель, пепел развейте и пригласите священника.

– Какого, откуда?

– Я вас с ним сведу. Теперь… – Произносить имя ей не хотелось. – Наша приятельница. Она вечно пропадает. Одна из ее уловок, пусть все из-за нее стоят на ушах. С ней достаточно час провести, чтобы встать на уши. До уличных беспорядков дело доходит. Знаете игру в дядю Уиггили? Там дядя Уиггили говорит: прыг да скок, прыг да скок, назад к Курятнику бегом!

– Но я ей нужен!

– Ничего подобного. Ее хлебом не корми, дай кому-нибудь напакостить. Блаженны паскудники, которым паскудство в радость. Она вас с потрохами сожрет. Будь она здесь, ей-богу, переехала бы ее каталкой. Наверное, из-за нее и Рим пал. А, черт, – добавила она, – дайте-ка я снова гляну на вашу ладонь. – Массивное кресло заскрипело. Стена плоти угрожающе надвинулась.

– Вы собираетесь взять назад то, что увидели у меня на ладони?

– Нет. Я умею только видеть, что там написано. После этой жизни вас ждет другая. Газету порвите. Свадебное приглашение – в огонь. Уезжайте из города. Скажите ей, пусть сдохнет. Но не при встрече, а по телефону. Ну все, на выход!

– Куда мне теперь?

– Господи, прости. – Закрыв глаза, она прошептала: – Проверьте свадебное приглашение.

Я поднял карточку и всмотрелся.

– Шеймас Брайан Джозеф Раттиган, священник, собор Святой Вибианы.

– Скажите ему, его сестра в аду, причем дважды, пусть пришлет святой воды. Ну, проваливайте! У меня своих дел полно.

– Каких примерно?

– Сблевать.

Я зажал отца Шеймаса Брайана Раттигана в потной ладони, попятился и натолкнулся на Крамли.

– А вы кто? – Калифия наконец заметила моего спутника.

– Я думал, вы знаете, – отозвался он.

Мы вышли и закрыли за собой дверь.

Дом дрогнул под весом Калифии.

– Предупредите ее, – крикнула она, – чтобы не вздумала вернуться!

Я взглянул на Крамли.

– О твоем будущем она ничего не сказала!

– Слава Тебе, Господи, за малые милости Твои.

Мы сошли по крутым бетонным ступеням, и у машины, при бледном лунном свете, Крамли посмотрел мне в лицо.

– Что это у тебя с физиономией?

– Только что я присоединился к церкви!

– Влезай, бога ради!

Дрожа всем телом, я сел в автомобиль.

– Куда?

– В собор Святой Вибианы.

– Ну и ну!

Он включил зажигание.

– Нет, – выдохнул я. – Еще одной очной ставки мне не выдержать. Домой, Джеймс, душ, три пива и на боковую. Констанцию словим утром.

На неспешном ходу мы миновали Каллахана и Ортегу. Крамли выглядел почти счастливым.

Перед душем, пивом и постелью я наклеил на стену у изголовья семь или восемь первых газетных полос – вдруг проснусь ночью и захочется напрячь мозги.

Все фамилии, фотографии, крупные и мелкие заголовки, сохраненные по загадочным и не столь загадочным причинам.

– Чтоб мне провалиться! – фыркнул у меня за спиной Крамли. – Собрался ломать голову над новостями, которые превратились в пшик, едва успев выйти из печати?

– Где-нибудь к утру они не иначе как отвалятся от стены, скользнут мне под веки и засядут в вязком, творческом отделе мозга.

– Творческий отдел! Японское бусидо! Американская мура! Думаешь, когда это старье съедет, как твоя крыша, оно куда-то двинется?

– Почему бы и нет? Если хочешь выдать, сначала нужно в себя вобрать.

– Подожди, пока я это прикончу. – Крамли выпил пиво. – Ляжешь с дикобразами, встанешь с пандами? – Он кивнул в сторону многочисленных фотоснимков, фамилий, жизней. – Констанция там где-нибудь есть?

– Не на виду.

– Отправляйся в душ. Я посторожу некрологи. Если они шевельнутся, я заору. А не хлебнуть ли нам напоследок «маргариты» [26]?