Гилберт Кит Честертон - Мое преступление (сборник)

Однако вскоре жалость к бедной девушке сменилось недоумением. Она приняла известие совсем не так, как Пейнтер ожидал, и он не мог найти точного названия тому, что видел. Рассказ о том, как череп ее отца опознали благодаря дыре в шляпе, заставил ее слегка побледнеть, но она держала себя в руках. Это было, впрочем, объяснимо, она ведь с самого начала была настроена пессимистично. Но остальную часть повествования она выслушала, даже не наморщив лоб, обрамленный медными кудряшками; лишь сидела задумавшись, и это само по себе было загадочно. Пейнтер предположил, что, возможно, она просто менее восприимчива – либо более выдержанна, либо, напротив, ограждает свой слабый дух от страшной правды, – чем он ожидал. Казалось, будто девушка все это время размышляет не о том, что ей говорят, а о чем-то своем.

Она долго молчала и наконец произнесла:

– Спасибо, мистер Эйш; я правда очень благодарна вам. В конце концов, рано или поздно все должно было раскрыться, и вы ускорили этот процесс. – Барбара окинула задумчивым взором лес и море и продолжила: – Видите ли, это касается не только меня, но раз вы в своих рассуждениях зашли так далеко, пришло время мне высказаться, никого не спрашивая. Вы говорите: «Мистер Трегерн той ночью был в лесу», словно это нечто ужасное. Но дело в том, что для меня это вовсе не звучит ужасно, поскольку я знаю, что он там был. Вообще говоря, мы были там вместе.

– Вместе! – повторил Эйш.

– Мы были там вместе, – спокойно сказала Барбара, – потому что у нас было на это право.

– Вы хотите сказать, – заикаясь, спросил изумленный Эйш, – что были помолвлены?

– Нет-нет, – ответила она. – Мы были женаты.

И затем, в наступившей тишине, добавила, как будто это только что пришло ей в голову:

– Собственно, мы и сейчас женаты.

Юристу наконец отказало его хладнокровие, и он тяжело опустился на стул, столь очевидно ошеломленный, что Пейнтер не мог сдержать улыбку, глядя на него.

– Вы, конечно, спросите меня, – все так же неторопливо продолжала Барбара, – почему мы заключили брак тайно, не сказав даже моему несчастному отцу. Что ж, отвечу предельно откровенно: если бы он узнал, то наверняка лишил бы меня наследства. Он не любил моего мужа, и я вряд ли ошибусь, если предположу, что вы тоже его не любите. И говоря вам это, я прекрасно знаю, что вы скажете: обычное дело, авантюрист заполучил богатую наследницу. Вполне разумное объяснение происходящего, и, как это бывает, совершенно неправильное. Если бы я обманывала отца ради денег или даже ради мужчины, мне должно быть хоть немного стыдно рассказывать вам об этом. А вы, полагаю, видите, что я не стыжусь.

– Да, – медленно кивнув, сказал американец, – я вижу.

Она бросила на него задумчивый взгляд, словно подыскивала слова, чтобы прояснить запутанную ситуацию, и спросила:

– Мистер Пейнтер, помните тот день, когда вы впервые обедали здесь и рассказывали нам об африканских деревьях? Это был день моего рождения. Я имею в виду, самый первый в моей жизни. Я родилась тогда, или проснулась, или как это правильно назвать. До того я ходила по саду, как сомнамбула, хоть и был белый день. Наверное, в нашей среде, в нашем обществе много таких сомнамбул; скованные своим благосостоянием, одурманенные хорошим воспитанием, они слишком хорошо подходят к своему окружению, чтобы быть живыми. А я вот каким-то образом ожила. Вы, наверное, знаете, как глубоко проникают в наше сознание и как сильно влияют на нас те вещи, которые мы замечаем и осознаем в самом раннем детстве. Я начала замечать. И одной из первых истин, которые я постигла, была ваша история, мистер Пейнтер. Я слушала о святом Секирусе, как дети слушают о Санта Клаусе, и боялась того большого дерева как домового, в которого все еще верила. Я ведь и правда до сих пор верю в такие вещи, или, скорее, начинаю верить в них все сильнее. Я убеждена, что моего бедного отца погнало на гибель неверие, и теперь вы все сокрушаетесь о нем. И именно поэтому я действительно хочу владеть этим поместьем и совершенно этого не стыжусь. Я убеждена, что спасти эту измученную землю и этих измученных людей может только тот, кто понимает. Я имею в виду, понимает тысячи едва различимых глазу, почти стертых временем знаков и указаний, которые содержатся в самой этой земле. Мой муж понимает, и я тоже начинаю понимать, но мой отец никогда бы не понял. Существуют такие силы, такой дух места, такие явления, которые нельзя не принимать в расчет. О, только не подумайте, будто я слезно тоскую по старым добрым временам. Старые времена не всегда бывали добрыми; это важно, и мы должны понимать их достаточно, чтобы быть в состоянии отличить доброе от злого. Мы должны понимать достаточно, чтобы сохранить славную традицию, увековечить следы пребывания святого – и разрушить алтарь злого бога и вырубить его священную рощу.