Том Смит - Ферма

Дед поднял глаза к потолку и нахмурился, словно заметил там муху, которая приковала к себе его внимание, потом обронил:

– Тильда больна. Я не намерен выслушивать сказки, которые она рассказывала тебе, и пытаться разобраться, где правда, а где ложь. С меня хватит. Она лгунья. Или фантазерка, если тебе так больше нравится. Она верит в свои выдумки. Именно поэтому и заболела.

Я окончательно растерялся. Его гневная реакция на мои слова и кажущаяся непоследовательность сбили меня с толку.

– Мне не следовало перебивать вас. Пожалуйста, расскажите, что произошло.

Моя просьба не произвела на деда особого впечатления, и он раздраженно продолжил:

– Твоя мать вечно витала в облаках. Она вбила себе в голову, что будет счастливо жить на ферме вместе со своим любовником. Вдвоем! Ей было наплевать на то, что скажут люди, да и на правила приличия заодно. А тот плел романтические бредни, чтобы убедить ее отдаться, и она им поверила. Она всегда была легковерной. После того как их связь прервалась, сезонного работника отослали восвояси. Тильда же пыталась утопиться в озере. Ее вытащили, но она много недель провела в постели. Физически она оправилась, а вот умственно – нет. Ее начали избегать и сторониться. В школе подружки отвернулись от нее. Учителя сплетничали за ее спиной. А чего она ожидала, хотел бы я знать? Она опозорила меня. Я вынужден был отказаться от своих планов бороться за пост в национальном правительстве. Этот скандал похоронил мои амбициозные мечты. Кто станет голосовать за политика, имеющего такую дочь? Если я не сумел должным образом воспитать собственного ребенка, какое право я имею устанавливать законы для других? Мне оказалось трудно простить ее, и тогда она уехала. Сейчас уже поздно сожалеть о чем-либо. Можешь считать, тебе повезло, что срыв у нее случился только нынешним летом, а не раньше, когда ты был еще маленьким. Это лишь вопрос времени.

Удивления достойно, что мама растила меня с любовью и обожанием – у такого человека научиться этим чувствам она никак не могла.

Хотя мы говорили всего сорок минут из отпущенного нам часа, дед встал, показывая, что разговор окончен.

– Ты должен извинить меня. Скоро приедут гости.

В сумраке коридоре он сделал мне знак подождать, подошел к комоду и старинной ручкой, окуная ее в чернильницу, написал на карточке свой номер телефона.

– Прошу тебя больше не приезжать сюда без приглашения. Если у тебя появятся вопросы, звони. Печально, что все так обернулось. Мы – одна семья. С другой стороны, мы никогда не станем одной семьей. У каждого из нас своя жизнь, у Тильды и у меня. Она сама так решила. Вот пусть и живет теперь со своим решением. И ты, будучи ее сыном, тоже.

Выйдя наружу, я направился к машине, но потом остановился, чтобы в последний раз взглянуть на ферму. Дед стоял у окна. Заметив, что я смотрю на него, он отпустил занавеску, и та упала – он окончательно попрощался со мной. Он хотел дать мне понять, что больше мы никогда не увидимся. Вынимая из кармана ключи, я заметил, что испачкал палец чернилами, когда брался за карточку, которую он вручил мне. При дневном свете было хорошо видно, что чернила не черные, а светло-коричневые.

В ближайшем городке я остановился в единственном заведении для туристов – семейном пансионе. Сев на кровать, я уставился на чернильное пятно на пальце и задумался. Приняв душ и позавтракав холодным картофельным салатом с ржаным хлебом и ветчиной, я позвонил отцу. Оказалось, что он ничего не знает о романе матери с наемным работником. Подобно мне, он предположил, что дед что-то напутал, и подтвердил, что в этом деле была замешана Фрея. Я спросил у него, в какой школе училась мать.

Школа находилась на окраине города, причем старое здание снесли, а вместо него выстроили новое. Прошло уже слишком много времени, и я опасался, что ничего не смогу узнать. Занятия в школе уже закончились, и двор был пуст. Я попробовал открыть ворота, полагая, что они заперты, но те неожиданно легко распахнулись. Я побрел по гулким школьным коридорам, чувствуя себя незваным гостем и слабо представляя, к кому можно обратиться за помощью. Но тут до моего слуха донеслось едва слышное пение, и я пошел на звук, на второй этаж. Оказалось, что две учительницы после уроков занимались хоровым пением с небольшой группой учеников. Я постучал в дверь и объяснил, что приехал из Англии и ищу какие-либо сведения о своей матери, которая училась здесь более пятидесяти лет назад. Обе учительницы были еще молоды и проработали в школе всего несколько лет. Они заявили, что не имеют права предоставить мне доступ к школьным архивам и, соответственно, чем-то помочь. Я в расстройстве топтался у дверей, не зная, к кому еще обратиться, когда одна из них сжалилась надо мной: