Том Смит - Ферма

Однажды поздней осенью, расхаживая по комнате для свиданий и чувствуя все большее неудовлетворение оттого, что прогресса в лечении нет, да и погода за окном оставляет желать лучшего, я вдруг выпалил:

– Я еду в Швецию. Я должен узнать правду.

Это был первый и единственный раз, когда мать проявила какие-то чувства. Обернувшись, она в упор взглянула на меня, оценивая мою решимость. На несколько мгновений в ее глазах появилось то же выражение, что и тогда, в аэропорту, когда она увидела меня, – надежда. На краткий миг я вновь стал ее сыном. Она прижала палец к губам, словно призывая меня к молчанию. Присев рядом с ней, я поинтересовался:

– Что это означает?

Губы ее приоткрылись, словно она собралась заговорить, и между ними мелькнул кончик почерневшего языка. Но потом все изменилось. Она явно разуверилась в искренности моего вопроса и вновь плотно сжала губы.

– Мам? Поговори со мной, пожалуйста.

Но все было напрасно. Случившееся лишний раз напомнило мне, что, какой бы больной она ни была, ее проницательность никуда не делась. Я даже не думал всерьез о том, чтобы поехать в Швецию, когда слова эти вырвались у меня. Вплоть до сегодняшнего дня все мои мысли были заняты лишь врачами, лечением и уходом за матерью.

Немного погодя я обсудил эту идею с отцом и Марком. Они познакомились самым заурядным образом, и встреча их состоялась при весьма печальных обстоятельствах. Они пожали друг другу руки, словно заключая деловое соглашение. Отец поблагодарил Марка за помощь. Когда же мы остались одни, папа извинился, если что-либо в его поведении внушило мне мысль, что он не примет меня таким, каков я есть. Его извинения показались мне вымученными, и я сам поспешил попросить у него прощения. Он растерялся, как я и предполагал, но не оттого, что узнал правду, а оттого, что я скрывал ее так долго. Но, несмотря на уныние и скорбь, он наконец-таки познакомился с Марком. Мне не было больше нужды лгать. Однако без матери нам было не до радости. Было невозможно даже представить, что мы станем устраивать семейные праздники в ее отсутствие. Марк с отцом единодушно сочли, что поездка в Швецию – плохая идея. Там нечего искать. Миа была несчастной молодой девушкой, которая просто сбежала из дома. Прилетев в Швецию, я обреку себя на бессмысленные скитания, пренебрегая тем, чему должен уделить первостепенное внимание, – попытаться убедить мать начать лечение. Тем самым я буду потворствовать ее заблуждениям, вместо того чтобы опровергнуть их, что может навредить, а не помочь маме. Я отказался от этой мысли, точнее, отступился от нее на время, поскольку начал вновь учить шведский, по многу часов проводя за своими старыми учебниками и пополняя словарный запас. Короче говоря, я начал совершенствоваться в языке, на котором свободно изъяснялся в детстве.

Приближалась самая долгая ночь в году, и врачи заговорили о возможности внутривенного питания матери, обсуждая со мной юридические формальности и моральные препоны. В этот момент я открыто заявил, что лечу в Швецию. Марк отнесся к этому как к бегству от проблем, столь типичному для меня, – уклонению от обязанностей, другими словами. Отец же был настолько подавлен продолжающимся ухудшением здоровья матери, что не стал более возражать – он готов был согласиться на что угодно, лишь бы это принесло ей пользу. Я намеревался выяснить, что именно случилось с Мией. Какой бы ни оказалась правда, если я вернусь со свежими новостями, быть может, мне удастся заинтересовать ими мать. Новые улики были единственным стимулом, на который она могла отреагировать. Я был уверен в этом. Хотя Марк и возражал, но, заметив, что я все для себя решил, перестал выдвигать контраргументы и одолжил мне денег на поездку. Поначалу я отказался, рассчитывая взять кредит в банке, но, услышав об этом, Марк так разозлился, что мне пришлось проглотить свою гордыню. Новой работы на горизонте не предвиделось. Дизайнерская компания, в которой я подвизался, балансировала на грани банкротства. Вот уже несколько месяцев мне просто не к чему было приложить руки. Я прочно сидел на мели. Иногда на меня накатывала такая хандра, что я уже готов был признаться себе в том, что действительно позорно бегу от проблем.

Прикидывая свои расходы, я решил, что денег хватит на три недели, если я не стану роскошествовать. Марк не мог взять отпуск на работе, но пообещал прилететь ко мне на Рождество, если к тому времени я не вернусь домой. Он старательно скрывал свои сомнения, поскольку обладал дисциплинированным и рациональным складом ума. Он занимался вопросами, которые можно было решить в судебном заседании. Я же больше полагался на чувства, и инстинкт подсказывал мне, что в рассказе матери есть доля истины.