Нора Робертс - Ритуал смерти

– Вы пытались покончить с собой?

– До попыток дело не доходило. Но я об этом думал. Впервые – когда мне было десять лет… – Он отхлебнул чаю, пытаясь успокоиться. – Вы можете представить себе десятилетнего ребенка, думающего о самоубийстве?

Ева могла себе такое представить. Когда она сама замышляла самоубийство, ей было и того меньше.

– Он издевался над вами?

– Издевался? Можно сказать и так. Он бил меня. Причем делал это не в гневе. Просто неожиданно поднимал руку и наносил удар с равнодушием человека, пришибающего муху.

Чез сжал руку в кулак и с трудом заставил себя разжать пальцы.

– Он нападал… как акула – молча, в полной тишине. Всегда – без предупреждения. Моя жизнь целиком зависела от того, что ему взбредет в голову. Мне кажется, я уже побывал в аду.

– И никто вам не помог? Никто не пытался вмешаться?

– Мы никогда не жили в одном месте подолгу. Нам не разрешалось заводить знакомства. Он избивал меня, а потом сам отвозил в больницу. Заботливый отец.

– И вы никому ничего не рассказывали?

– Он был моим отцом, и это была моя жизнь. – Чез поднял руки и уронил их на колени. – Кому я мог об этом рассказать?

Ева тоже никому не рассказывала – считала, что невозможно говорить о таких вещах.

– Долгое время я ему свято верил – тому, что это справедливо и что если я кому-то расскажу, то наказание будет ужасным. Мне было тринадцать, когда он впервые меня изнасиловал. Он сказал мне, что таков обряд, ритуал посвящения. Секс – это жизнь, необходимо смириться. Он сказал, что его долг и право поставить меня на этот путь. Связал мне руки. Я плакал.

Чез взял чайник и налил себе еще чаю.

– Не знаю даже, можно ли назвать это изнасилованием. Ведь я не сопротивлялся. Просто тихонько плакал и покорялся его воле.

– Это было изнасилование, – тихо проговорила Пибоди.

– Не знаю… – Чез понял, что не может пить чай, который только что налил. – Я никому не говорил об этом. Даже когда его посадили за решетку, я ничего не рассказал полиции: просто не верил, что им удастся долго продержать его в тюрьме. Он был слишком силен и могуществен, и кровь на его руках только придавала ему силы. Странно, но моя мать бежала, забрав меня с собой, именно из-за секса. Не из-за насилия, не из-за того, что он ломал руки маленькому мальчику, не из-за смертей, в которых он был повинен. Это случилось после того, как она увидела его, склонившегося надо мной, стоявшим на коленях. Он ее не видел, а я видел. Я видел ее лицо, когда она зашла в комнату. Она оставила меня там, дала ему закончить то, что он начал, но ночью, когда он ушел, мы бежали.

– Но она и тогда не обратилась в полицию?

– Нет. – Чез взглянул на Еву. – Я знаю, о чем вы думаете. Что, если бы она все рассказала, многие жизни были бы спасены. Но страх – очень сильное чувство. Она хотела лишь одного – выжить. Когда начался суд, я ходил на заседания каждый день. И был уверен, что очень скоро он каким-то образом исчезнет из зала суда. Даже когда сказали, что его посадят в тюрьму, я не верил. Ну а потом сменил имя, попытался жить нормальной жизнью. Стал заниматься тем, что было мне интересно, к чему меня влекло. Но я не позволял себе с кем-либо сближаться. Во мне жила неутолимая ярость. Я мог взглянуть на человека и возненавидеть его только потому, что он казался счастливым. Или грустным. Я ненавидел людей за их безоблачное существование! И так же, как отец, не мог подолгу жить на одном месте. Когда я понял, что снова думаю о самоубийстве – причем думаю спокойно, серьезно, – я испугался и стал искать помощи у психиатров.

Он наконец снова улыбнулся.

– Тогда я не догадывался, что я сделал первый шаг к новой жизни. Я сумел понять, что ни в чем не виноват, сумел простить мать. Но ярость все еще жила во мне, таилась в глубине души. И тогда я встретился с Исидой.

– Потому что заинтересовались оккультизмом? – подсказала Ева.

– Потому что начал изучать его. Это входило в программу психотерапии. – Чез задумался и покачал головой. – Вы не представляете, каким я был в то время злым и грубым. Любая религия казалась мне отвратительной, я ненавидел все то, во что верила Исида. А она была так прекрасна, так светла… И я ненавидел ее за это! Однажды она уговорила меня прийти на службу, посмотреть на то, что вы видели вчера вечером. Я считал себя ученым. И решил, что пойду туда, чтобы доказать, что все это – лишь замшелые слова, повторяемые легковерными дураками. Так же как и то, что исповедовал мой отец, – лишь оправдание желания причинять боль и властвовать.