Блейк Крауч - Абандон. Брошенный город

Лана сунула руку под накидку и достала карандаш. Глядя на светло-коричневую дверную раму, она пыталась вызвать слова, долгое время жившие только в безопасном мире ее мыслей. Жанщина уже не помнила, когда в последний раз писала что-нибудь, но вспомнить буквы оказалось легче, чем набраться храбрости и воспроизвести их после трех лет молчания и отсутствия непосредственного общения с другими людьми – с той рождественской ночи в Санта-Фе.

– Вы не можете говорить? – спросила Мэдсен.

Лана подняла голову и усилием воли заставила себя ответить на взгляд взглядом. Не снимая перчатки, она поднесла кончик карандаша к дереву и заметила, что ее пальцы дрожат.

Прочитав короткое сообщение на дверной раме, Молли сказала:

– Правильно – Энглер. Миссис Джек Энглер. Почему я должна пойти с вами?

Пианистка написала ответ. Общение с другим человеком, даже вот такое, было для нее чем-то непривычным, странным. Слишком долго ее голосом было пианино.

« Происходит что-то ужасное », – нацарапала она.

– Но… я не могу уйти, – сказала, прочитав это, Мэдсен. – Джек должен вот-вот приехать, и что ему делать, если он меня не застанет? Нет, мне нужно быть здесь и встретить его. Понимаете?

По коридору пронесся сквозняк. Импровизированная шаль Молли колыхнулась и распахнулась, и Лана заметила, что ее соски отвердели от холода.

« Оставьте записку », – написала она.

– А если он ее не найдет? – возразила Мэдсен. – Джек очень расстроится, если меня не будет. Он такой заботливый… Нет, думаю, я подожду его здесь, в номере. Но спасибо за приглашение. Мы пойдем вместе, когда он вернется. И где будет этот бал?

Пианистка покачала головой, и глаза ее наполнились слезами.

– Знаете, у меня для такого случая есть замечательное платье. Розовое, вечернее, – сказала хозяйка комнаты. – В Сан-Франциско Джек в первый раз увидел меня именно в нем. Увидел и сразу решил, что он должен меня получить… Не желаете взглянуть на фотографию моего супруга? Уверена, красивее мужчины вы еще не видели…

Лана попыталась схватить ее за руку и вытащить в коридор, но Молли отступила за порог и захлопнула дверь.

В вестибюле пустующей гостиницы Хартман надела снегоступы и вышла на улицу. Вечернее небо было ржаво-красного цвета: от стен каньона отражались лучи заходящего солнца.

По городу разносились крики.

Добравшись до середины улицы, где в снегу уже протоптали широкую дорожку, Лана пристроилась за одним семейством из четырех человек и зашагала за ними по Мейн-стрит. Дети жаловались, что им холодно, и просили вернуться домой, где остались недоеденный ужин и рождественские игрушки.

Пианистка огляделась. Со всех сторон, из боковых улочек к Мейну стекались покинувшие свои дома люди. « Индейцы?» – услышала она чей-то крик.

Они прошли мимо почерневших остовов домов на северной окраине города, сгоревших год назад во время осеннего пожара. Шедшая впереди семья остановилась. Отец наклонился и взял детей на руки.

– Пап, ты почему плачешь? – пискнул один из малышей.

– Я не плачу. – Мужчина вытер глаза. – Мне нужно оставить вас ненадолго.

– А куда ты пойдешь? – заинтересовался ребенок.

– Мы – я и другие папы – поедем к перевалу и постараемся сделать так, чтобы с городом и всеми детьми и мамами не случилось ничего плохого. А вы слушайтесь маму.

– Да, папа.

– Да, папа, – отозвались детские голоса.

Глава семьи выпрямился, обнял жену, и Лана, проходя мимо, услышала, как та сказала:

– Мне страшно, Джон.

– Не бойся, милая. Просто молись.

Пешеходная тропа ответвлялась от Мейн-стрит и поднималась вверх. Проходя мимо домиков на поросшем елями склоне, Хартман увидела двух всадников-итальянцев, переезжающих от двери к двери и криками отрывающих семьи от праздничного стола и направляющих всех людей в церковь.

Стоящий на некотором удалении, храм был одним из первых построенных в Абандоне зданий. Пребывавший десять лет в небрежении по причине скудости средств, он нуждался в побелке, а его окна с северной стороны оставались заколоченными со времени снежной бури, разыгравшейся здесь зимой 1890 года.

На ступеньках уже собиралась толпа. Лана посмотрела на черный деревянный крест на фоне медного неба. Крест покачнулся, и в голове у нее промелькнула странная и страшная мысль, что миру приходит конец.

Лязгнул железный колокол. Он звенел все быстрее и быстрее, и Хартман, подняв глаза, увидела Стивена Коула. Проповедник дергал за веревку, но не спокойно и размеренно, как бывало при объявлении свадьбы или призыве к воскресной службе, а со зловещей настойчивостью и так сильно, что от его рывков сотрясалась колокольня и кренился сам крест.