Минка Кент - Легчайший воздух

Моего отца звали Йосси Натан. Владелец строительной компании в Израиле, он жил в Нью-Йорке всего пару лет. Грир не знает, как начался их роман. Дома, в Кфар-Сабе, у него жена и несколько детей, и то, что на свет появилась я, лишь прибавило ему головной боли. Но перед тем как уехать, он зарегистрировал на мое имя трастовый фонд, к которому я могла получить доступ в свой двадцать шестой день рождения, а моей матери в обмен на молчание обеспечил скромное ежемесячное содержание.

Я лишь однажды видела его фото в Интернете, но так и не смогла прочесть подпись, потому что она на иврите.

О Йосси я знаю лишь то, что у нас с ним одинаковые песочного цвета волосы, смуглая кожа, а наши черты – экзотическое сочетание европейских и ближневосточных. У меня прямой нос, полные губы и большие глаза, но кроме этого у меня от него больше ничего нет… даже его фамилии.

Равно как и надежды встретить его в этой жизни, что до сих пор остается горькой пилюлей, независимо от того, сколько лет прошло. Мне словно недостает огромной части меня, и нет абсолютно никаких шансов, что я когда-нибудь верну ее обратно. Грир говорит, что в пять лет у меня был воображаемый «папа», который, как мне кажется, скорее стал кем-то вроде слитого воедино воображаемого друга и отца. По ее словам, она ночами слышала через стенку, как я разговаривала с ним. А после школы, как я утверждала, он шагал рядом с нами, пока мы шли по оживленным тротуарам Квинса домой.

Я ничего такого не помню, но всякий раз, когда думаю о себе пятилетней, которой так горько недоставало отцовской любви, у меня болит сердце.

– Обещаю, Грир, это не так, – говорю я. – Я – не она. Отнюдь нет. Можешь не переживать. Я – это я. Просто сейчас у меня хороший гардероб.

Я жду, что она улыбнется, но по-прежнему ощущаю ее тревогу.

– Что плохого в красивых туфлях? – говорю я. – Это просто обувь, ради всего святого!

Мы смотрим друг другу в глаза. Она прикусывает нижнюю губу. Все, что выходит из-под ее контроля, выбивает мою сестру из колеи. Но я ее не виню. Она много чего хлебнула в этой жизни. Мало того, что она фактически воспитала меня, но и бо́льшую часть времени была вынуждена воспитывать мою мать. Грир всегда следила за тем, чтобы мы вовремя платили за квартиру. А после того, как мать несколько раз оставила холодильник пустым, взяла на себя покупку продуктов. Сестра каждый год записывала меня в школу и следила за тем, чтобы про мой день рождения никогда не забывали.

Ей всегда приходилось идти на шаг впереди, следя за тем, чтобы с нами не случилось ничего плохого. Вряд ли легко вечно предвидеть худшее и жить в ожидании очередного удара судьбы.

В пятом классе учительница отправила меня к школьной медсестре, потому что я не переставая чесала голову. Медсестра осмотрела меня и, ахнув от ужаса, бросилась через весь кабинет к телефону. Я слышала, как она рассказывала школьной секретарше, что такой завшивленности она не видела за все двадцать восемь лет работы. Она заявила, что, по ее мнению, нужно немедленно позвонить в службу опеки, потому что обо мне явно никто не заботится.

Но вместо этого они позвонили моей матери. Та живо обрила мне вечером голову, положила обрезанные волосы в пластиковый пакет и бросила в мусоропровод.

Я провожу рукой по моим длинным, светлым, волнистым волосам, мягким и пышным. Их объем и блеск – результат обработки бразильским кератином в салонах, куда нужно записываться за несколько месяцев.

– Хорошо, – говорит Грир. – Можешь иметь хорошую обувь. Просто не становись такой, как она.

– Не буду, – обещаю я, осеняю крестом сердце и поднимаю мизинец в знак примирения. Грир скептически кривит губы, но я упорствую, и она сдается. – Пойдем. Наш столик освободится через пять минут.

И вот мы уже сидим, потягивая итальянский чай под звон столовых приборов, фарфора и приглушенные разговоры посетителей кафе. На меня накатывает волна умиротворения, теплое, чуть пьянящее чувство, которое я впитываю, словно сухая губка, всякий раз, когда мы с ней вместе.

– Как там Эндрю? – спрашивает она.

– Замечательно. – Я не могу сдержать улыбки, когда слышу его имя. Это уже рефлекс. Я никогда не думала, что остепенюсь так рано, но когда я смотрю на некоторых моих знакомых, с которыми училась в колледже, на то, как они преодолевают свои «кризисы первой четверти жизни», как вешаются на шею то одному ничтожеству, то другому, это заставляет меня еще больше ценить то, что есть у меня. У меня есть Эндрю. И он настоящий мужчина.