– Знакомо ли вам ощущение, что по вашей душе проехался большегрузный самосвал? – Женщина прижала руки к груди. – Это случилось со мной, когда впервые за одиннадцать лет я открыла эту дверь. Сначала я совершенно ничего не поняла – не поняла, что же я вижу. И вот увиденное обрело смысл, теперь, когда я узнала Кита немного лучше, за время его отсутствия.
Одиннадцать лет? Опять всплыло число одиннадцать . Несмотря на жару, по спине детектива пробежали холодные мурашки. Барбара, должно быть, заметила удивление в его глазах, поскольку пояснила:
– Нам с Найджелом запретили входить в эту комнату, когда Киту было восемнадцать лет. Он приехал домой после первого семестра в университете и первым делом сообщил нам о запрете. Причем не просто потому, что мы были его родителями, – запрет распространялся на всех. С того дня никто не входил в его комнату – сын позаботился об этом. Он редко приводил в дом друзей, но если приводил, они оставались в гостиной. Даже Конни, когда раньше они вдвоем приезжали к нам в гости, он никогда не водил наверх. Они сидели в гостиной или в кабинете. Ко времени их знакомства Кит уже обзавелся своей квартирой, но, по-моему, Конни даже не знала, что у него здесь есть особая драгоценная комната, самая важная из тех, где он вообще жил. Да и кто бы мог подумать об этом? Большинство людей, вылетая из родительского гнезда, увозят все свои драгоценности с собой.
«Если только им не хочется или не нужно спрятать свои драгоценности», – подумал Саймон. Большинство людей не могут даже уехать, предупредив живущих с ними подруг: «Это комната моя – и тебе не позволено никогда приближаться к ней». Если подумать, то большинство людей не смогут уехать, заявив такое и своим родителям.
– И за все эти одиннадцать лет у вас не возникало искушения войти и взглянуть на нее? – спросил полицейский.
– Вероятно, оно могло бы возникнуть, но Кит поставил свой замок. – Миссис Боускилл кивнула в сторону двери. – Теперь у нас новая дверь, без всяких замков, и она символично показывает новые правила приема: комната моего бывшего сына открыта для публики круглосуточно, без выходных. Я покажу ее любому желающему, – вызывающе заявила она и усмехнулась. – Если Киту не понравится, пусть вернется и выскажет свое недовольство.
– Так вам пришлось сменить дверь – ту, старую, с замком? – уточнил Саймон.
– Найджел вышиб ее, – с гордостью сообщила Барбара. – После того «грандиозного разрыва». – Она изобразила жестом кавычки. – Только так мы смогли попасть туда. Помню, Найджел сказал: «По крайней мере, чисто» – явно недооценив качество уборки. Мне-то уж точно никогда не удавалось поддерживать такую чистоту в комнатах. Кит прикупил себе пылесос, мелетки и тряпки для пыли, и все прочие аксессуары. Обычно он заезжал к нам раз в две недели и проводил здесь пару часов за уборкой – мы слышали шум пылесоса. Думаю, что Конни не знала о его пристрастиях – бо́льшую часть свободного времени она проводила у своих родителей, а Кит заезжал сюда по выходным, вряд ли докладывая ей о своих намерениях. Мы с Найджелом обычно жалели ее за такое неведение, он никогда не допускал ее в свои особо важные дела… можно сказать, что нам повезло приобщиться к его тайнам, ведь мы все-таки знали о существовании его комнаты, хотя и понятия не имели о ее содержимом.
Барбара удрученно покачала головой, и оттенок гордости на ее лице мгновенно сменился огорчением.
– Мы вели себя, как идиоты, позволив восемнадцатилетнему парню запереть от нас комнату в собственном доме. Если б удалось вернуть прошлое, я не позволила бы Киту закрыть передо мной дверь, не говоря уже о том, чтобы запирать ее. Я следила бы за ним, как зоркий сокол, целыми днями, ежесекундно. – Она укоризненно нацелила палец на Саймона, словно призывала его серьезно отнестись к ее словам. – Я сидела бы возле его кровати по ночам, смотрела бы, как он спал. Стояла бы рядом с душем, пока он мылся, оставалась бы рядом, даже когда он отправлялся в туалет. Я не позволила бы ему никакой секретности, никакой тайной личной жизни. Он ужаснулся бы, услышав эти слова, но мне плевать. Если хотите знать мое мнение, то тайная уединенная жизнь является той самой почвой, на которой прорастает только все самое дурное.
– Может, мы взглянем на эту комнату? – спросил Уотерхаус, вдруг осознав, что одержимость его собеседницы стала пугающе отталкивающей.
Если б он познакомился с миссис Боускилл до того, что она назвала «грандиозным разрывом», то, вероятно, воспринял бы ее совершенно по-другому. Тогда она была другим человеком. Саймон никому не признавался в том, что зачастую невольно испытывал отвращение к людям, с которыми происходили исключительно одни несчастья, – это была его вина, не их. Он полагал, что это как-то связано с желанием отстраниться от трагедии, в чем бы она ни заключалась. Во всяком случае, из-за такого отвращения он еще упорнее стремился помочь страдальцам, компенсируя свою отстраненность.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу