Неле Нойхаус - Живые и мертвые

Ее глаза наполнились слезами. С окончательным осознанием свершившегося факта наступил шок.

Боденштайн и Пия быстро переглянулись. Розовая шапочка, лабрадор, оливкового цвета куртка. Не оставалось никаких сомнений, что убитой была Ингеборг Роледер.

– Что случилось? У нее… инфаркт? – прошептала Рената Роледер и опять посмотрела на Боденштайна. Слезы бежали у нее по щекам, смешиваясь с черными тенями и тушью для ресниц. – Я должна пойти туда! Мне надо ее увидеть!

Она неожиданно вскочила, схватила с письменного стола мобильный телефон и ключи от машины и сорвала с вешалки, стоявшей рядом с дверью, куртку.

– Фрау Роледер, подождите! – Боденштайн мягко взял дрожавшую женщину за плечи, удерживая ее. – Мы отвезем вас домой. Вы не можете сейчас увидеть вашу мать.

– Почему? Может быть, она еще жива, только… только без сознания или… или в коме!

– Я сожалею, фрау Роледер. Вашу мать застрелили.

– Застрелили? Маму застрелили? – прошептала она растерянно. – Но этого ведь не может быть! Кто мог такое сделать? Она была самым приветливым и самым отзывчивым человеком на свете!

Рената Роледер пошатнулась и опустилась на колени. Боденштайн едва успел усадить ее на стул, прежде чем она упала. Она пристально посмотрела на него, и тут раздался страшный, пронзительный и отчаянный крик, который еще долго стоял в ушах Боденштайна.

* * *

Состав собравшихся в переговорной комнате К‑11 был традиционным. Боденштайн и Пия сидели с одной стороны овального стола, доктор Николя Энгель – во главе, а Кай Остерманн устроился на противоположной стороне, чтобы никого не заражать своими бациллами. Он беспрерывно шмыгал носом, чихал, в общем, пребывал в состоянии, которое вызывало искреннее сочувствие. За окнами уже стемнело, когда Боденштайн закончил свое сообщение и замолчал.

– Нам придется обратиться к общественности, – размышляла вслух Николя Энгель. – Может быть, кто-то видел, как стрелок шел с детской площадки. Благодаря свидетелю у нас есть совершенно конкретные временные рамки.

– Я считаю, что это хорошая идея, но в данный момент у нас большая нехватка сотрудников, – вмешался Боденштайн. – Пия вообще-то в отпуске и согласилась нам помочь только сегодня. Если мы еще дополнительно подключим «горячую линию», я могу вообще остаться один.

– Что ты можешь предложить вместо этого? – Николя Энгель подняла тонкие выщипанные брови.

– Мы пока не знаем, была ли Ингеборг Роледер застрелена намеренно или стала случайной жертвой, – ответил Боденштайн. – Нам надо как можно больше узнать о круге ее общения, прежде чем обращаться к общественности. Со слов дочери жертвы, служащей цветочного магазина и нескольких соседей, убитая представляется во всех отношениях милой дамой, и, похоже, у нее не было врагов. Личный мотив преступления в настоящий момент неизвестен.

– Как в деле Веры Кальтензее. С ней было точно так же, – напомнила Пия. – Сначала нам тоже показалось, что она пользуется всеобщей любовью и уважением и, вне всякого сомнения, является почтенной дамой.

– И все же их нельзя сравнивать, – возразил Боденштайн.

– Почему же? – пожала плечами Пия. – В семьдесят лет у человека за плечами долгая жизнь, за время которой многое может случиться.

– Я мог бы поискать в Интернете сведения о жертве, – сказал хриплым голосом Остерманн.

– Это само собой, – кивнул Боденштайн. – Может быть, исследование пули даст нам информацию об орудии убийства.

– Хорошо. – Николя Энгель поднялась. – Пожалуйста, держи меня в курсе происходящего, Оливер.

– Непременно.

– Желаю успеха. – Она направилась к двери, но еще раз обернулась: – Спасибо за помощь сегодня, фрау Кирххоф. Хорошего отпуска и счастливого Рождества.

– Спасибо, и вам, – ответила Пия.

Остерманн отодвинул стул и, кашляя, шатающейся походкой пошел в свой кабинет. Пия последовала за ним. На его письменном столе лежала масса медикаментов, стоял чайник-термос с чаем и упаковка бумажных платков «Клинекс».

– Так сильно я давно не простужался, – простонал Остерманн. – Если бы не это убийство, я бы завтра точно остался дома. Ты лучше иди, Пия, пока я тебя не заразил. А то будешь чихать и кашлять на своем круизном лайнере.

– Кай, дружище, меня мучают угрызения совести из-за того, что я оставляю тебя здесь одного, – сказала Пия.

– Ах, ерунда. – Остерманн чихнул и высморкался в бумажный носовой платок. – Я бы вообще не испытывал никаких угрызений совести, если бы у меня был отпуск, а ты бы сидела здесь полуживая.