Энтони Гилберт - Будильник в шляпной картонке

Беглый осмотр показал, что нет, это невозможно. На оборотных сторонах были записи, отсутствие которых будет непременно замечено. Итак, уничтожить дневник я не посмею, куда надежно спрятать его, я тоже не знаю. И в этот момент память моя подсказала историю про одного классического автора, который, заснув в разгар работы, обнаружил, проснувшись, что почти весь его обширный рукописный труд сгорел. Проявив недюжинное упорство, впоследствии он «залатал прорехи» между оставшимися страницами, однако в моем случае не будет никого, кто смог бы справиться с этим, поскольку никто не знает, о чем сгоревшие записи были. Я открыл дневник на несколько страниц раньше той, которая меня страшила. Зажег свечку, с помощью которой Райт растапливал воск, чтобы запечатать письмо, уронил ее с подсвечником на дневник и постоял, удостоверяясь, что огонь не погас, оставив на верхнем листе только коричневое пятно.

План мой отлично сработал. Пламя лизало страницы, они чернели и корчились. Огня тушить я не стал, пусть он хоть весь дом спалит, если ему угодно. Я снова запечатал письмо, печатными буквами вывел на конверте имя полковника Хайда и огляделся, не оставил ли я следов моего в комнате пребывания.

И почти уже собравшись уйти, вспомнил про последнюю запись в дневнике. Управиться с ней оказалось легче легкого: я вырезал последнюю исписанную страницу и выдернул парную ей чистую. Пусть у следствия создастся впечатление, что, сочинив столь длинное предсмертное послание коронеру, Райт решил обойтись без ежедневной порции отчетов о прожитом дне.

Выбраться из дому оказалось еще хлопотней, чем туда влезть. Держа в уме все детективные истории, что я за свою жизнь прочел, я небрежно отер медный подсвечник, чтобы не оставить ни единого отчетливого отпечатка. Вытереть его начисто значило бы возбудить любопытство. Я не знал тогда, что средний писатель уделяет больше внимания техническим деталям преступления, чем реальный, из плоти и крови полицейский, упуская при этом чаще всего из виду вопросы значительно более существенные.

Кусты магнолии за окном, как молчаливые свидетели, хватали и удерживали меня. Я услышал треск ткани, когда пиджак мой зацепился за особо неподатливый сук, но было слишком темно, чтобы разглядеть хоть что-нибудь.

Луна скрылась, и я был ей благодарен, однако у этого преимущества имелась оборотная сторона. Ибо тьма стояла такая, что, выбравшись, наконец, из кустов, я не смог различить, где тропа, а где обрамлявший ее цветочный бордюр. Не решившись зажечь спичку, я неуверенно шагнул наугад с риском налететь на что-то, наделать шуму, разбудить всю округу. Теперь, когда труднейшая часть моей задачи была позади, страхи мои усилились стократ. Попасться сейчас! Неудачно ступив, я почувствовал, как нога моя провалилась в мягкую землю, и понял, что залез на цветочную клумбу. Все пропало. Утром, увидев отпечаток подошвы, полицейские легко выяснят, что он мой, и, чего доброго, предъявят мне обвинение в убийстве Райта.

Я опустился на четвереньки и принялся руками рыхлить землю. Даже если не выйдет скрыть тот факт, что ночью в этом направлении кто-то шел, то по крайней мере удастся, при удаче, запутать след.

После того я стал переставлять ноги еще аккуратней и добился того, что на краю лужайки споткнулся о бордюрный камень, упал и больно расшиб коленку. Кроме того, онемела и саднила щека, так что я решил, что, наверное, поцарапал ее, и придется к утру придумать какую-то объясняющую царапину отговорку.

Я шел шаг за шагом по тропе, которая казалась мне протяженней, чем путь к Идеалу. Не единожды мне подумалось, что хожу я по кругу. Раз я даже присел и, набравшись духу, чиркнул спичкой, прикрыв ладонями огонек. Мгновенная вспышка – это было все, чего я добился, – дала понять, что нахожусь я на полпути к садовой стене. Что ж, я пошел дальше.

Наконец я достиг калитки. Рука моя, пошарив по поверхности дерева, состаренного временем и непогодой, нашла задвижку. Я отодвигал ее так, словно от тишайшего скрипа зависит вся моя жизнь. Потом стоял, вцепившись в задвижку, и медлил отворить дверь, потому что там, за дверью, казалось, таился некто, готовый меня схватить. Потянул дверь на себя тихонько, дюйм за дюймом. Темнота принимала странные формы, я бы поклялся, что вижу, как мимо меня скользят неведомые фигуры, я чувствовал, как их дыхание свистит у меня в волосах. Раз мне показалось, что чья-то рука скользнула у меня по лицу. Я не осмеливался распахнуть дверь.