Эдгар Уоллес: Четверо Благочестивых. Золотой жук (сборник)

Я был до того возбужден вином, что неожиданный визит меня больше развеселил, чем удивил. Сразу же, шатаясь, я направился к двери и через несколько шагов оказался в вестибюле. В этом низком, небольшом помещении не было лампы, и тогда его не освещало ничто, кроме тусклых лучей хмурого рассвета, проникавших через полукруглое окно. Едва переступив порог, я заметил фигуру молодого человека примерно одного со мной роста, облаченного в белый утренний кашемировый сюртук, сшитый по последней моде, и очень похожий на мой. Неяркого света мне хватило, чтобы увидеть это, но лица я рассмотреть не мог. Когда я вошел, он устремился мне навстречу и, нетерпеливым жестом схватив меня за руку, прошептал мне на ухо два слова: «Уильям Уильсон!»

Я тут же отрезвел. Что-то в манере держаться, в том, как нервно подергивался палец незнакомца, который он держал передо мной на свету, наполнило меня безграничным удивлением, но не это заставило меня оторопеть. То, с каким торжественно-серьезным выражением промолвил эти слова странный, низкий, глухой голос, а еще больше характер, тон, сама интонация этих нескольких простых и знакомых, но произнесенных шепотом слогов, пробудили во мне тысячи беспокойных воспоминаний о давно минувших днях и словно пронзили мою душу разрядом гальванической батареи. Прежде чем я опомнился, он ушел.

Хотя этот случай и произвел очень сильное впечатление на мое расстроенное воображение, оно было столь же мимолетным, сколь и ярким. Несколько недель я пытался что-либо разузнать и всецело отдавался нездоровым размышлениям. Я не пытался убедить себя, что не догадывался, кем мог быть тот странный человек, который столь настойчиво продолжал вторгаться в мои дела и исподволь допекать меня своими непрошеными советами. Но кем был этот Уильсон? Что он за человек? Откуда взялся и какие цели преследовал? Ни на один из этих вопросов у меня не было ответа. Единственное, что мне удалось выяснить, это то, что какое-то неожиданное семейное обстоятельство стало причиной, по которой он покинул школу доктора Брэнсби в тот же день, когда оттуда сбежал я. Но на недолгое время я перестал думать об этом, когда меня всецело заняла подготовка к переезду в Оксфорд. Туда я вскоре и направился. Безмерное тщеславие моих родителей обеспечило меня не только всем необходимым, но и ежегодным доходом, достаточным, чтобы я мог продолжать жить в ставшей столь дорогой моему сердцу роскоши… и соперничать в мотовстве с самыми разнузданными наследниками богатейших домов Великобритании.

Воодушевленный открывшимися возможностями, я принялся грешить с удвоенным усердием, и, игнорируя все правила благопристойности, предался самому безобразному кутежу. Однако было бы неразумно подробно описывать все мои выходки. Достаточно сказать, что среди транжир я в мотовстве переиродил самого Ирода [103]и что, если дать названия всем изобретенным мною видам безумств, это значительно расширит и без того немалый список пороков, которые тогда были привычными для самого порочного университета Европы.

В это верится с трудом, но тогда я презрел всякую пристойность настолько, что свел знакомство с самыми прожженными карточными шулерами и, полностью овладев их грязными приемами, стал промышлять этим, чтобы преумножить свои и без того огромные доходы за счет своих же товарищей – доверчивых студентов. Да, это правда. И сама чудовищность этого преступления против всего человеческого и благородного стала, несомненно, главной, если не единственной причиной, по которой оно осталось безнаказанным. Ведь любой из моих самых распутных приятелей скорее усомнился бы в собственных чувствах, чем заподозрил бы в таком веселого, честного, щедрого Уильяма Уильсона, благороднейшего во всем Оксфорде, того, чьи грешки (по словам его прихлебателей) – не более чем грехи молодости и следствие необузданной веселости; чьи ошибки – лишь неподражаемая прихоть; чьи самые ужасные пороки – просто беззаботное, разудалое сумасбродство.

Два года я успешно промышлял подобным образом, когда в университет поступил молодой аристократ-парвеню по фамилии Гленденнинг, по слухам, богатый, как Ирод Аттик [104], и получивший так же легко свое богатство. Вскоре я выяснил, что умом он не блещет, и, разумеется, наметил его себе в жертвы. Я часто приглашал его поиграть и, по всем правилам шулерского искусства, позволял ему выигрывать значительные суммы, чтобы заманить в приготовленную мной западню. Наконец, посчитав, что настало время довести план до конца, я встретился с ним (не сомневаясь, что встреча эта будет последней и решающей) у нашего общего знакомого мистера Престона (тоже студента), который, справедливости ради, нужно отметить, абсолютно ни в чем меня не подозревал. Я позаботился и о том, чтобы мы были не одни – собрал еще человек восемь-десять – и исхитрился сделать так, чтобы предложение сыграть в карты прозвучало как будто случайно и, более того, исходило от самого намеченного на роль жертвы. Чтобы не распространятся на эту мерзкую тему, скажу лишь, что не погнушался самыми подлыми приемами, к которым настолько часто прибегают в подобных случаях, что остается только недоумевать, откуда берутся еще такие простофили, которые покупаются на подобные уловки.