А. Казински - Убийство русалки

– Я надеюсь, вы понимаете, что я не могу пренебречь свидетельскими показаниями. Слишком много преступников избегают наказания, просто потому что мне не хватает людей в городе, который постоянно растет. Скоро он выйдет за пределы крепостных стен… – Козьмус умолк, он хотел было встать, но остался сидеть, глядя в бумаги, которые только что принес ему караульный. Как будто он вдруг обнаружил в них что-то новое.

Козьмус схватился за свою трубку и показал мундштуком на Ханса Кристиана.

– Вы в первый раз посетили дом терпимости на Улькегаде, Андерсен?

Исчезла красивая речь. Исчезло обезоруженное, тупое выражение лица. Он стал суров. Напряжен.

– И перестаньте лгать, этим вы только вредите делу.

Вот опять. «Делу». Ханс Кристиан выпрямился бы в кресле, если бы не наручники.

– Я не знаю ни этот дом, ни кого-то из других проституток. Я лишь имею несчастье быть сводным братом женщины, которая запуталась в жизни. Зачем мне лгать, господин Браструп?

– Потому что вы не хотите признаться в болезненных потребностях, которые у вас, похоже, имеются. – Начальник полиции затянулся трубкой, и угольки вспыхнули красным светом.

Снова беспокойство. Все ближе и ближе, он чувствовал его запах, ощущал его привкус.

– Что вы имеете в виду, какие болезненные потребности? – спросил Ханс Кристиан и снова увидел перед собой безумного дедушку, маниакальное лицо в свете камина, около которого он все сидел и выстругивал своих адских зверей.

– Потребности вырезать из бумаги женщин. – Козьмус протянул Хансу Кристиану бумагу. Круглый листок с силуэтом погибшей женщины. Хотя это и не лучшая его работа, всё же нет никаких сомнений, каждый бы узнал ее характерный профиль и большую грудь, а если бы спросили самого Ханса Кристиана, он должен был бы признать, что и нос, и собранные волосы, и очаровательная тонкая шея совершенно явно говорят о том, что это именно Анна.

– Вы были в моей комнате? – Ханс Кристиан старался говорить обиженным голосом. Негодовать, как будто это против него совершено преступление. Отчаянная попытка выиграть время.

– Да, были. Мои люди воспользовались временем, пока вас возили на канал, и обыскали вашу комнату. Они нашли вот это.

Козьмус показывает другую вырезку. Ту, которую он сделал прошлым летом, двойную: две Анны с высоко поднятыми, как у балерины, ножками.

– Это я пробовал вырезать балерину, – пояснил Ханс Кристиан.

– Голую балерину? – выкрикнул Козьмус. – С выставленным на всеобщее обозрение телом? Того же… – Козьмус замялся, подыскивая слова. – Того же сложения, что и убитая?

Ханс Кристиан знал это, знал еще год назад, когда делал эту вырезку. Он выбрал овальную форму и красную бумагу, как раз на том месте, где у Анны начинались ноги. Это было и блестяще, и безумно одновременно, неправильно и непокорно. Он сделал это, но он не вожделел к этой проститутке, во всяком случае, не так, совсем не так, как это принято у мужчин. Он не смог бы объяснить это никому, кроме Эдварда. Поэтому он и вырезал. Из-за нехватки слов. Ханс Кристиан посмотрел на начальника полиции и только теперь понял, насколько все ужасно.

– Это были вы, бумажный убийца, – заявил Козьмус, поднимаясь. Он крикнул караульному, стоявшему рядом и держащему ключи от наручников: – Посадите его в подвал, пусть там сидит и сочиняет, без хлеба и воды.

Надзиратель увел Ханса Кристиана из допросной вниз по небольшой лестнице, в темноту, где пахло гнилой соломой и лежалыми отбросами. Все происходило с необычайной скоростью.

Хансу Кристиану очень хотелось закричать что-то в адрес Козьмуса, оказать сопротивление, поднять шум, но в некоторых реках течение слишком сильно, некоторые истории слишком сильны, чтобы им противиться. Возможно, придется подчиниться потоку, попасть в водоворот и выбираться на другую сторону.

В подвале по полу гулял холодный сквозняк. Люди выли от голода. Липкое зловоние исходило от пары ламп, отбрасывавших мерцающий свет. Ханс Кристиан, спотыкаясь, прошел по подвалу. Надзиратель уже привык к рельефной местности, он легко огибал углы и без предупреждения прошел под потолочной балкой, о которую Ханс Кристиан сильно ударился лбом. Потом он почувствовал, что рассек его, но надзиратель просто вел его дальше, держа за скованные руки.

Открылась дверь в камеру. Ханса Кристиана затолкали внутрь, и он услышал, как за ним закрылась дверь. Шаги караульного удалились.

Перед ним сгустилась тьма. Он был не один, вместе с ним обитали крысы или кто-то еще. Ханс Кристиан слышал о том, что заключенные делают друг с другом. Снова всплыло воспоминание о суконной фабрике, о рабочих, которые схватили его и стащили с него штаны. Один из них был крупным подмастерьем с грязными рыжими усами, которые, казалось, подчеркивали порезанную в драке ножом верхнюю губу, сросшуюся неровно. Подмастерье был нормальным дружелюбным идиотом и не хотел никого унижать. Но теперь он вдруг перестал владеть собой. Ханс Кристиан помнил его возбужденный язык, который высовывался из-под кривой губы, как живое существо, которое очень редко бывает на воле, в то время как подмастерье старательно дергал, запустив одну руку себе под фартук, а другой сжимая ягодицу Ханса Кристиана. От этого воспоминания все внутри него перевернулось.