Ирса Сигурдардоттир - ДНК

Бросив взгляд в сторону прихожей, она на секунду застывает, раздумывая, может, ей лучше выбежать на улицу и закричать, в надежде разбудить соседей? Но тогда пришлось бы оставить детей одних в доме с грабителем – человеком, который, возможно, уже вооружился кухонным ножом… Нет, она не может убежать от детей. Вместо этого идет в направлении коридора и уже почти успевает исчезнуть в нем, когда слышит, как раздвигаются створки кухонной двери. Отчаянным прыжком преодолев последние сантиметры, она ныряет в коридор и быстро и бесшумно затворяет за собой дверь. Накрывший ее ужас не позволяет ей оглянуться и проверить, идет ли за ней кухонный пришелец.

Элизе кажется, что в голове у нее что-то потрескивает, пока она в отчаянии пытается решить, как ей лучше поступить. Дверь в их с мужем спальню не запирается – когда они переехали сюда, ключей от большинства комнат не было, и они никогда не видели причин для их изготовления. В ванной была щеколда, но закрываться там так же бесполезно, как и выбегать из дома, – дети останутся без защиты. Тем не менее Элиза торопится в ванную в надежде найти телефон. Перетряхивает полотенца, дрожащими руками роется в ящиках, но проклятого телефона нигде нет. Когда она обводит взглядом устроенный ею беспорядок, на глаза наворачиваются слезы. И когда теперь она будет все это убирать? Будто у нее других дел нет!

Понимая, что, видимо, сходит с ума, Элиза спешит из ванной и видит, как в конце коридора открывается дверь. Она не в силах подавить вырвавшийся у нее крик, но он получается не громким, не пронзительным, а скорее похожим на кроличий писк. Ей вовсе не хочется видеть, кто появляется в проеме двери; она бросается в свою спальню и закрывает за собой дверь. Из коридора доносятся шаги и какой-то шаркающий звук, будто он что-то тащит за собой. Но что? Сердце бешено колотится в груди.

– Маргрет!

Дочери нигде не видно.

– Маргрет?!

Голос вот-вот сорвется, и это не помогает ей справиться со страхом. Она никак не может определиться, искать ей телефон или Маргрет. Но прежде чем успевает прийти к какому-нибудь решению, дверь за ее спиной открывается и человек входит в комнату.

Он останавливается, и шум усиливается, будто что-то перетаскивают через порог. Оцепеневшая от страха Элиза понимает, что не в силах обернуться; на нее наваливается единственное непредолимое желание: изо всех сил зажмурить глаза. Звук за спиной кажется ей знакомым, но сейчас она не в состоянии вспомнить, от чего он может исходить. Мозг, как сумашедший, отключает все жизненно важные и так необходимые ей сейчас «приложения».

Элиза слышит, как человек шепотом произносит ее имя. Звук неразборчивый, будто его рот завязан шарфом. Ей кажется, она никогда раньше не слышала этот голос. Но как звучат голоса, когда люди шепчут? Ведь по-другому, правда? Маргрет звучала совсем не похоже на себя, когда недавно шептала ей на ухо. Однако теплое, сладкое дыхание, витавшее у уха Элизы несколько минут назад, не идет ни в какое сравнение с тем ужасом, которым наполняет ее сейчас этот низко звучащий шепот.

Кто это и что ему нужно? Он, видимо, знает ее – по крайней мере, знает, как ее зовут. Может, он увидел ее имя на кухне? На конвертах, квитанциях или на висящей на холодильнике открытке от подруги Гунны?

Элиза чувствует на своей шее крепкую жесткую руку, кажется – в перчатке, а затем – боль укола в спину. Нож!

– Пожалуйста… – шепчет она.

В этом «пожалуйста» кроется все, что она не в силах произнести: пожалуйста, не делай мне больно, пожалуйста, не насилуй меня, пожалуйста, не убивай меня, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, не причини вреда моим детям!

Кончик ножа отодвигается от спины, но боль остается – должно быть, этот человек уколол ее до крови. Он отпускает ее шею и, прежде чем она осознает, что происходит, начинает чем-то заматывать ей глаза. На Элизу накатывает новая волна паники, когда она понимает, что это широкая клейкая лента, которой он, виток за витком, обматывает ее голову.

Как и раньше в ванной, ее внезапно выбивает из действительности, и беспокойство о том, как она будет снимать с себя эту ленту, пересиливает страх за собственную жизнь и жизнь детей. Скотч примотан так плотно, что при снятии он наверняка обдерет и брови, и ресницы. Навернувшиеся слезы, которым теперь некуда деваться, растворяют клей, и он щиплет глаза.

– Пожалуйста, пожалуйста! Я никому не скажу. Берите всё, что хотите. Всё. Забирайте всё.

– Благодарю покорно, – слышит она его шепот.