Гилберт Честертон - Поединок доктора Хирша

Отец Браун с задумчивым видом подцепил рыбку на кончик вилки.

– Вы уверены, что серый конверт лежал в левом шкафу? – спросил он.

– Совершенно уверен, – ответил Фламбо. – Серый конверт – на самом деле это был белый конверт – лежал в…

Отец Браун отложил вилку с насаженной серебристой рыбкой и уставился на своего спутника.

– Что? – изменившимся голосом спросил он.

– О чем вы? – осведомился Фламбо, усердно налегавший на еду.

– Конверт был не серый, – пробормотал священник. – Фламбо, вы меня пугаете.

– Ради всего святого, чего вы испугались?

– Меня пугает белый конверт, – серьезным тоном сказал отец Браун. – Если бы только он был серым! Но если он белый, значит, затевается черное дело. Значит, доктор все-таки не так чист, как кажется.

– Но я же говорил, что он не мог написать эту записку! – воскликнул Фламбо. – В ней полностью искажены факты, а доктор Хирш, виновен он или нет, был отлично знаком с фактами.

– Человек, написавший эту записку, был отлично знаком с фактами, – уверенно ответил священник. – Он не смог бы так перепутать факты, если бы ничего не знал о них. Нужно очень много знать, чтобы во всем ошибаться… подобно самому дьяволу.

– Вы хотите сказать…

– Я хочу сказать, что когда человек полагается на случайную ложь, он выдает часть правды, – твердо произнес отец Браун. – Допустим, кто-то послал вас найти дом с зеленой дверью и голубой шторой, где есть задний сад, но нет переднего, где есть собака, но нет кошки, где пьют кофе, но не пьют чай. Если вы не найдете такой дом, то скажете, что это выдумка. Но я возражу вам. Я скажу, что если вы нашли дом с голубой дверью и зеленой шторой, с передним садом без заднего, где привечают кошек и отстреливают собак, где чай пьют галлонами, а кофе находится под запретом – значит, вы нашли тот самый дом. Человек, который послал вас, должен был знать о нем, иначе бы не смог описать его с точностью до наоборот.

– Но что это может означать? – удивился Фламбо.

– Не представляю, – ответил Браун. – Пока что дело Хирша – темный лес для меня. Если бы речь шла о левом ящике вместо правого и о красных чернилах вместо черных, то я принял бы это за случайные ошибки мошенника, как вы и говорили. Но тройка – это мистическое число, оно увенчивает вещи. Вот и здесь то же самое. Расположение ящика, цвет чернил, цвет конверта – если все указано неправильно, значит, это не случайное несовпадение.

– Что же тогда? Измена? – спросил Фламбо, вернувшийся к своему обеду.

– Этого я тоже не знаю, – ответил Браун с выражением замешательства на круглом лице. – Единственное, что приходит мне в голову… Знаете, я так и не разобрался в этом деле Дрейфуса. Мне всегда легче уловить нравственную сторону, чем вещественные доказательства. Я сужу по глазам человека, по его голосу, по тому, выглядят ли счастливыми члены его семьи, какие темы он предпочитает, а каких избегает. Так вот, дело Дрейфуса стало загадкой для меня. Дело не в ужасных обвинениях, выдвигаемых обеими сторонами. Мне известно (хотя в наше время не принято об этом говорить), что человеческая природа неизменна и в высших сферах власти могут появиться новые Ченчи или Борджиа. Нет, меня озадачила искренность обеих сторон. Я не говорю о политических партиях; рядовые члены в целом честны, но им легко заморочить голову. Я говорю о действующих лицах, то есть о заговорщиках, если они действительно были заговорщиками. Я говорю о предателе, если он был предателем. Я говорю о людях, которые должны были знать правду. Дрейфус вел себя как человек, который знал, что с ним поступили нечестно. Однако французские политики и военные вели себя так, как если бы они знали , что Дрейфус не пал жертвой клеветы и действительно является предателем. Я не говорю, что они вели себя хорошо или плохо; я лишь хочу сказать, что они вели себя уверенно. Возможно, я выражаюсь нескладно, но знаю, что я имею в виду.

– Хотел бы я это знать, – пробормотал его друг. – Но какое отношение это имеет к старому Хиршу?

– Допустим, что хорошо осведомленный человек начал снабжать противника ложной информацией, – сказал священник. – Допустим, он полагал, что спасает свою страну, обманывая иностранца. Далее предположим, что это привело его в шпионские круги, где ему предложили небольшие деньги и завязали с ним незначительные контакты. Предположим, он сохранял свое шаткое положение и по-прежнему не говорил правду иностранным шпионам, но позволял им все определеннее догадываться об истинном положении вещей. Лучшая часть его натуры (то, что еще от нее осталось) говорит: «Я не помог врагу; я сказал, что документ находится в левом ящике». Но худшая сторона уже может сказать: «У них хватит ума, чтобы поискать в правом ящике». Думаю, психологически это возможно, особенно в наш просвещенный век.