Содзи Симада - Дом кривых стен

– Есть у меня один человечек. Здоровый малый. Я его в ночное дежурство поставлю. Вызываю?

– Действуйте, Окума-сан. Если есть такой человек, давайте его сюда.

– Есть! Как говорится, береженого бог бережет.

Группа следователей переместилась из библиотеки в салон. Там их появление первой заметила Эйко и объявила громко и четко:

– Господа, внимание! А вот и наши гости из полиции. К ужину все готово, так что прошу всех к столу. Сегодня вечером предлагаем вам отведать замечательные дары нашего северного края!

Это было не пустое бахвальство – блюда, поданные на ужин, действительно оказались превосходными. Ассорти из волосатого краба, гратен с морским гребешком, лосось в сливочном масле, суп из тушеного тофу с каракатицей – лучшие деликатесы Хоккайдо. Окума и Усикоси родились и выросли в этих краях, но такое пиршество видели впервые в жизни. Они, конечно, смутно представляли, что это традиционные блюда местной кухни, однако не имели никакого понятия о том, где на Хоккайдо каждый день такое едят.

Ужин закончился, Эйко решительно поднялась со стула и направилась к стоявшему в углу салона роялю. Салон вдруг заполнили аккорды «Революционного этюда» Шопена; они словно бросали вызов разгулявшейся за окном стихии. Гости обменялись взглядами, как бы говоря друг другу: «Что-то случилось?», и разом перевели глаза туда, откуда звучала музыка.

У Шопена Эйко больше всего нравился именно этот, полный мощи и экспрессии этюд. Слушать она любила и другие вещи, любимых было много (единственно, она почему-то терпеть не могла «Песню расставания»), но когда появлялась охота самой сесть за рояль, она предпочитала или «Революционный этюд», или полонез «Героический».

Энергично ударяя по клавишам, Эйко закончила игру, и тут же за столом зазвучали восторженные возгласы и аплодисменты в знак благодарности за великолепное исполнение, которым почтили королеву гости. Интересно, удостоила ли публика такого горячего приема самого Шопена во время первого исполнения «Революционного этюда».

Слушатели хотели, чтобы Эйко сыграла еще. Под впечатлением момента и замечательного угощения следователи добавили свою скромную долю в общие аплодисменты.

Повернувшись к гостям, Эйко улыбнулась и тихо заиграла один из шопеновских ноктюрнов. Подняла голову и посмотрела в окно. Мело все сильнее, ветер завывал и стучал в стекло, забрасывая его хлопьями шуршащих снежинок.

У Эйко было такое чувство, будто она среди театральной бутафории, приготовленной специально для нее. Снежная круговерть за окном, окружавшие девушку любезные, с хорошими манерами, люди, даже само убийство – все это, казалось, было уготовано ей самим Богом в знак признания ее красоты. Красивые люди, благодаря одному факту своего существования, пользуются правом подчинять себе других, заставлять их пресмыкаться перед ними. Даже стулья и двери должны уступать ей дорогу.

Закончив играть, Эйко встала, оставив открытой крышку инструмента, и, дождавшись, когда стихнут аплодисменты, сказала:

– Еще рано закрывать крышку. Может, кто-нибудь последует моему примеру?

Эти слова острой болью пронзили Куми Аикуру. Ощущение было такое, будто ее ударили ножом в живот. Теперь ей стал понятен замысел Эйко.

– После моего любительского бренчания несложно будет показать настоящий класс.

Конечно, Эйко специально выбрала из своего репертуара самые лучшие вещи и исполнила их безукоризненно. Тем самым она не только разжигала интерес к себе у Кусаки и Тогая, но и целила в добычу, которую упорно преследовала.

Это была захватывающая по своему драматизму сцена. Большой волк неторопливо нарезает круг за кругом вокруг сбившихся в кучу оцепеневших овечек. Весьма впечатляющее зрелище, не уступавшее по экспрессии только что закончившему музыкальному представлению.

– Среди нас есть очаровательная особа, которая, как мне кажется, может показать нам, как надо играть! – воскликнула Эйко, делая вид, будто эта мысль только что ее посетила. – У меня была мечта: сидеть в этом салоне и слушать, как кто-то играет на моем рояле. Как вы насчет этого, Аикура-сан?

За окном завывала вьюга, а гости сидели как на иголках в предвкушении окончания этой сцены.

Судя по тому, как побледнела Куми, как испуганно забегали ее глаза между патроном и Эйко, к игре на фортепиано она никакого отношения не имела. После паузы женщина выдавила из себя едва слышно: