Адриан Дойл: Все приключения Шерлока Холмса

– Но Солнечная система! – не унимался я.

– А какой мне в ней прок? – нетерпеливо перебил меня Холмс. – Вы говорите, что мы вращаемся вокруг Солнца. Но если бы мы вращались вокруг Луны, для моей работы это не составило бы никакой разницы.

Казалось бы, наступил подходящий момент, чтобы спросить, в чем именно состоит работа Холмса, но что-то в его манере подсказало мне, что он может счесть вопрос неуместным. Тем не менее, поразмыслив над нашим разговором, я рискнул сделать кое-какие выводы. По словам Холмса, он не запоминал ничего, что не пригодится для решения его задач. Стало быть, набор знаний, которыми он обладал, должен указывать на род его занятий. Я мысленно перечислил разнообразные сферы, в коих Холмс обнаружил высочайшую осведомленность. Даже взял карандаш и записал их. Изучая составленный документ, я не смог удержаться от улыбки. Вот как он выглядел:

1. Знание литературы – ноль.

2. Знание философии – ноль.

3. Знание астрономии – ноль.

4. Знание политики – слабое.

5. Знание ботаники – неоднородное: хорошо осведомлен о свойствах белладонны, опиума и ядов в целом; о практическом садоводстве не знает почти ничего.

6. Знание геологии – практическое, но ограниченное: способен по внешнему виду отличать разные виды почв; после прогулок показывал мне пятна на своих брюках и по их цвету и консистенции определял, какое в каком районе Лондона получено.

7. Знание химии – глубокое.

8. Знание анатомии – точное, но не систематизированное.

9. Знание истории криминалистики – исчерпывающее. Похоже, ему досконально известны подробности всех преступлений, совершенных в нынешнем столетии.

10. Хорошо играет на скрипке.

11. Прекрасно фехтует на деревянных мечах[10] Деревянные мечи используются вместо настоящих для обучения и тренировок. , боксирует, блестяще владеет холодным оружием.

12. Обладает обширными практическими знаниями в области британского законодательства.

Дойдя до этого пункта, я в отчаянии швырнул свой список в огонь. «Если мне до сих пор не удалось понять, какую цель преследует человек, сочетая все эти знания и умения, и сообразить, какого рода призвание требует их всех, – сказал я себе, – то лучше сдаться сразу».

Выше я упомянул об искусной игре Холмса на скрипке. Мастерство его было действительно выдающимся, хотя и экстравагантным, как, впрочем, и все иные достоинства этого человека. То, что он умеет – и хорошо умеет – исполнять сложные сочинения, мне было отлично известно, поскольку по моей просьбе Холмс играл «Песни» Мендельсона и другие мои любимые произведения. Однако наедине с собой он редко извлекал из своей скрипки то, что можно было бы назвать собственно музыкой или хотя бы знакомой мелодией. По вечерам, откинувшись на спинку кресла и закрыв глаза, Холмс небрежно водил смычком по струнам лежавшего на коленях инструмента. Иногда он извлекал печальные и мелодичные звуки. Иногда – фантастические и бравурные. Несомненно, игра на скрипке каким-то образом соотносилась с мыслями, владевшими исполнителем, но понять, помогала ли ему эта его «музыка» думать или, напротив, лишь выражала прихотливую фантазию, было выше моих сил. Я мог бы возразить против таких раздражающих музыкальных экспериментов, если бы в качестве компенсации за испытание моего терпения Холмс не заканчивал их обычно стремительно-последовательным исполнением целой серии моих любимых мелодий.

В течение первой недели или около того нас никто не посещал, и я уже заподозрил, что у моего компаньона, как и у меня самого, нет друзей. Однако вскоре обнаружилось, что у Холмса немало знакомых, причем из самых разных кругов общества. Был среди них, например, болезненного вида мужчина с темными глазами и крысиной мордочкой, которого мне представили как мистера Лестрейда; в течение одной недели он приходил раза три или четыре. Как-то утром явилась шикарно разодетая девушка и провела у Холмса с полчаса, а то и больше. В тот же день нас посетил еще один визитер: изможденный мужчина с проседью в волосах, похожий на торговца-еврея. Он показался мне весьма взволнованным. Сразу вслед за ним пришла пожилая женщина в стоптанных башмаках. Однажды с моим компаньоном беседовал старый джентльмен с белой как лунь головой; а в другой день пришел вокзальный носильщик в вельветиновой форме. Всякий раз, когда появлялась подобная непонятная личность, Шерлок Холмс просил разрешения воспользоваться нашей общей гостиной, и я удалялся в свою спальню. Он всегда приносил мне извинения за то, что был вынужден причинить неудобство. «Мне приходится использовать гостиную как рабочий кабинет, – говорил Холмс. – Эти люди – мои клиенты». В таких случаях опять представлялся удобный момент задать ему прямой вопрос, но деликатность снова и снова не позволяла мне насильно выведывать чужие секреты. В ту пору мне казалось, что у Холмса есть какая-то важная причина не раскрывать своих тайн, однако вскоре он сам развеял мои сомнения.