Джослин Джексон - Три пятнадцать

Мы так и стояли, глядя друг на друга, будто сами себя загнали в тупик. Как из него выбраться, я не знала, поэтому спросила в лоб:

– Что Рик Уорфилд думает о костях с моего двора?

– Ты ради этого ко мне приехала? – спросил Лоренс, вперив в меня непроницаемый взгляд.

– Да, – ответила я, пытаясь быть сильной, но нижняя губа предательски дрожала. Взгляд Лоренса скользнул к моему рту – он все видел. – Только ради этого, – излишне громко и резко добавила я.

Лиза раздраженно заворчала, словно мои вопли мешали ей спать. Лоренс не спускал с нее глаз, пока она не успокоилась, а потом миролюбиво предложил:

– Пойдем в другую комнату, там и поговорим.

Лоренс направился к закрытой двери, я следом.

Лоренс аккуратно закрыл дверь гостиной и зашагал по коридору к двум спальням. Где-то негромко пело радио.

– О текущем расследовании особо распространяться нельзя, – предупредил Лоренс. – Джинни, ты лучше сама вопросы задавай. На какие смогу, отвечу.

– Боюсь, Уорфилд в чем-то подозревает Лизу только потому, что кости нашлись у нас во дворе. Разумеется, она ни при чем, но рассказать не может.

Лоренс открыл дверь в конце коридора, и, когда мы вошли, сказал:

– Я бы из-за этого не переживал. Следствие движется в другом направлении, совершенно в другом.

Лоренс сказал именно то, на что я надеялась, но я будто онемела. Он привел меня в спальню, такую маленькую, что, переступив порог, мы автоматически оказались у кровати. И здесь стены были белые, неукрашенные, шкаф и тумбочка – та же хлипкая дешевка из «Икеа», а вот кровать… Я сразу ее узнала, это старая двуспальная кровать Лоренса из вишневого дерева! И постельное белье я узнала – сливочно-желтое с клюквенно-красными полосками, от частой стирки тонкое и мягкое. Кровать была незаправлена, простыни сбились в комок и источали слабый аромат, который я слишком хорошо помнила, – запах стирального порошка и теплый древесный аромат чистого спящего Лоренса.

Лоренс был немногословен, но сумел меня успокоить. Мы так и стояли у кровати, на которой полсотни раз занимались любовью. Я даже сглотнуть не могла. Он был по-прежнему он, я это знала – и знала эту кровать.

Все, что я считала гневом, вспыхнуло внутри меня сильно и жарко, как гневу не дано. Чуть ли не машинально я поднялась на цыпочки и прильнула губами к еще говорящему рту Лоренса. Руки обвили его шею, скользнув по жесткому ежику волос и теплой коже на затылке. Все такое же, точно такое – мое тело прекрасно помнило Лоренса и растворялось в нем.

Его тело тоже меня помнило. Его рот приоткрылся, подарив моим губам вкус Лоренса и зубной пасты. Его руки легли туда, где им самое место, – накрыли мой зад с обеих сторон, подтянули меня ближе, почти от земли оторвали и припечатали бедрами к его бедрам.

«Черт подери!» – шепнул он мне на ухо, но получилась скорее молитва, чем ругательство. Мы задышали в унисон. Сколько дней прошло, сколько раз солнце вставало и садилось, а Лоренс меня не касался! Все эти дни, когда солнце вставало и заходило, а он все не прикасался и не прикасался ко мне, были неправильными, неисправными; лишь сейчас, когда его руки ласкали меня, все встало на свои места. Моя ладонь скользнула между нами и сжала его, вновь почувствовав упругую тяжесть мужского желания. Лоренс согнул ногу в колене, притянул меня к себе, и мы, плавясь, вместе упали в расплесканное по матрасу солнце. Так все и случилось.

Вот они мы, я и мой «мистер Друг». Я приехала выпытать информацию, да не одна, но при этом надела свои лучшие трусики, кружевные и оптимистично-розовые. Трусикам для свиданий было уже несколько лет, но я так редко их надевала, что они казались новыми. Умелые пальцы Лоренса творили со мной чудеса, а я льнула к ним, изгибалась и на время отрешилась от проблем. Лоренс заслонил все: печаль немощной дочери, страх потерять Мози, скорбь по умершей малышке. Я все это отдала – так же, как без остатка отдала себя, раскрываясь навстречу ему в ласковых лучах солнца. Я словно домой вернулась.

Потом мы лежали обнявшись. Мои трусики для свиданий веселым розовым флажком висели на безликом икейском торшере. Я укрыла нас обоих смятой простыней, прижалась ухом к груди Лоренса, слушала, как бьется его громадное сердце, и напоминала себе, что приехала не за этим. Но как же мне было хорошо!

– Вот тебе и «на этот раз никаких глупостей»! – тихо сказал Лоренс.

– Не волнуйся, ты все сделал правильно! – засмеялась я, подняла голову и уперлась подбородком ему в грудь. – Это твоя старая кровать.