Энн Перри - Пожар на Хайгейт-райз

Так что же это были за события за день или два перед смертью Клеменси Шоу? За какое-то время до этого она открыла источник доходов семейства Уорлингэм и начала раздавать свою долю наследства, практически полностью направив ее на облегчение печальной участи тех, кто стал жертвой ужасающей бедности; она помогала им либо напрямую, либо косвенно, пытаясь бороться с существующими законами, которые пока что давали домовладельцам возможность получать свою сверхприбыль в такой тайне, что их имена никогда не становились известны и их репутация в обществе никак не страдала от их гнусных делишек.

Когда Клеменси рассказала об этом доктору Шоу? Или, может, тот каким-то образом сам про это узнал? Может, только тогда, когда ее деньги кончились и между ними возникла серьезная ссора? Или, возможно, он поступил умнее и притворился, что согласен с ее действиями… Нет! Если Шоу скрыл свои истинные чувства и намерения, это должно было произойти потому, что он все еще полагал, что у нее пока остается значительная часть тех денег, достаточно много, чтобы оправдать ее убийство и сохранить их.

Томас бросил взгляд через головы двух беседующих женщин в ту сторону, где по-прежнему стоял Шоу – тот улыбался и кивал, беседуя с Мод Далгетти. Он выглядел очень напряженным; плечи распрямлены, натягивая ткань пиджака, словно он был готов в любой момент броситься в схватку, бить кого-то кулаками, прыгая то вперед, то назад, делать что угодно, лишь бы выпустить пар, излить наружу скопившуюся в душе дикую злобу. Питт не слишком верил, что ему всегда удавалось сдерживать свой темперамент, так что Клеменси, которая, должно быть, очень хорошо понимала все выражения его лица, все перемены его голоса, все жесты, не могла не оценить должным образом силу его гнева и злобы и, таким образом, понять – по крайней мере, отчасти, – какая над нею нависла опасность.

Что Клеменси должна была думать и чувствовать, когда Джозайя Хэтч провозгласил, что в их церкви будет установлен витраж, посвященный памяти покойного епископа и представляющий его чем-то вроде одного из раннехристианских святых? Какая мерзкая ирония судьбы! Каких усилий ей стоило тогда промолчать? А она ведь промолчала. Объявление было сделано публично, и если бы Клеменси хотя бы полунамеком дала понять, что ей известны некие гнусные тайны, ее бы точно выслушали – она все же была членом этой семьи, – даже если бы не до конца ей поверили.

Можно ли быть уверенным, что все хранят полное молчание… о заговоре?

Питт оглядел всю столовую, все мрачные, хмурые лица. Все находились в грустном и подавленном настроении в полном соответствии с происходящим. Клитридж нервный и встревоженный; Лелли все старается сглаживать острые углы и неловкости и еще суетится вокруг Шоу. Паскоу и Далгетти тщательно избегают друг друга, но по-прежнему пребывают в бинтах, которые топорщатся из-под их траурных костюмов; щека Далгетти все еще в швах и прикрыта пластырем. Мэтью Олифант что-то тихо говорит – слова утешения, жест ободрения. У Джозайи Хэтча лицо совершенно бледное, кроме тех мест, где его исхлестал ветер; Пруденс теперь несколько расслабилась, не то что раньше, ее страх исчез. Анжелина и Селеста молча злятся. Латтеруорты пребывают сами по себе, социально отделенные от остальных…

Нет, Томас не мог поверить в какой-то заговор этих совершенно разных людей. Слишком многие из них никак не были заинтересованы в охране репутации Уорлингэмов. Далгетти был бы просто счастлив и с удовольствием распространял бы столь потрясающе скандальную историю, развивая свои мысли насчет абсолютной свободы слова в противовес установленному порядку – хотя бы только для того, чтобы позлить Паскоу. А Эймос Линдси с этими его фабианскими симпатиями к социализму, несомненно, лишь долго и громко смеялся бы по этому поводу и не стал бы делать из него никакого секрета.

Нет, это точно, ни единого слова не прозвучало в ответ на объявление об установке этого витража. И все планы начали осуществляться, начался сбор средств, закуплено стекло, приглашены художники и стекольщики. Пригласили и архиепископа Йоркского, чтобы тот его освятил, и на этой церемонии присутствовал бы весь Хайгейт и половина священнослужителей Северного Лондона.

Питт отхлебнул кларета. Вино было исключительно хорошее. Старый епископ, должно быть, завел себе просто замечательный винный погреб, равно как и все прочее. Десять лет прошло с его смерти. Доля Теофилиуса исчезла, но от наследства оставалось еще вполне достаточно, чтобы воспользоваться им для этого начинания, которое на самом деле было для Селесты и Анжелины не более чем долгом перед покойным отцом.