Мартин Сутер - Альмен и розовый бриллиант

– Шестнадцать, – поправил Шулер.

– Пусть будет шестнадцать… до… ну, скажем, девятнадцати, и мы оформим договор на десять лет с возможностью последующего продления еще на десять. Я готов тесно сотрудничать с архитекторами из «Иммолюкса» и вложить в дом необходимые средства – по грубой прикидке не меньше миллиона, – которые я спишу в течение этих десяти лет. А нынешнему жильцу вы откажете по причине небрежного отношения и отсутствия жильца, этих оснований будет достаточно. Мы же с вами подпишем предварительный договор на этих условиях уже на этой неделе.

Шулер состроил такую гримасу, будто подобные предложения получает чуть ли не каждый день.

– Я хотел бы утрясти дело с группой коллективных наследников, которым принадлежит дом. Когда вы хотели бы получить ответ?

– Прежде чем вы это сделаете, я бы хотел вас кое о чем попросить.

– О чем же?

– О двадцати четырех часах.

Альмен понял, что до Шулера смысл его слов не дошел, и пояснил:

– Провести сутки в доме. Так, чтобы меня никто не побеспокоил. Понимаете? Я чутко реагирую на голоса, на атмосферу, на разные колебания, называйте это как хотите. Даже в самом красивейшем месте я не выдержу и часа, если мне не подходит атмосфера. Позвольте мне провести сутки на Шпетбергштрассе, 19, и если атмосфера особняка мне подойдет, доведем дело до конца.

Шулер сразу же возразил:

– Не пойдет. Представьте, что съемщик вернется и застанет вас в своем доме.

Альмен бросил на него вызывающий взгляд:

– Десять тысяч франков на ваши издержки, наличными, прямо в руки, если он вернется.

Шулер сделал вид, что обдумывает.

– Двадцать четыре часа, говорите? Только вы, и никого больше?

– Только я. С моим дворецким, разумеется. – При этом Альмен состроил извиняющуюся улыбочку: – Вы же понимаете, без них как без рук.

Во всем доме стоял затхлый сырой дух. От упакованных вещей в прихожей исходили запахи картона, дерева и склада. По углам скопился сор, на батареях и оконных рамах завелась паутина, на подоконниках валялись дохлые мухи, а вечернее солнце, местами пробивавшееся сквозь грозовые облака, белесыми всполохами показывало на оконных стеклах неведомый фильм.

Диван в большой гостиной по-прежнему стоял повернутым к окнам, точно смотровая скамейка. Мысль о том, что последний, кто на нем сидел, мертв, заставила Альмена содрогнуться. На всем, что было в доме, лежала печать смерти. Он чувствовал это не только потому, что знал здешнего обитателя. Ощущение смерти передалось и Карлосу.

– Huele la muerte [73], – пробомотал он.

Альмен решительно направился к веранде и открыл дверь. От порыва ветра она резко распахнулась настежь.

Газон возле дома превратился в луг. Высокие стебли травы доставали до икр, а то и выше. Вода в бассейне помутнела, на поверхности плавали насекомые, а на дне гнили опавшие листья.

Ветер стремительно превратился в штормовой и погнал с озера на город черные тучи.

В Grotto ветра не было.

Каменная скамейка вдоль стены частично покрылась мхом. На стыках керамических плиток, которыми был выложен пол, тоже рос мох. Строительный раствор, из которого были сделаны выпуклости, углубления и ниши внутренней стены, во многих местах начал крошиться и оставлять темные пятна на некогда светлой штукатурке.

Запах гнили придавал всей этой архитектурной искусственности дух природной естественности. В одну из ниш под дымоходом был вделан гриль. Под ним стоял неиспользованный, еще опечатанный газовый баллон, соединительный шланг лежал чуть поодаль. Сверху решетку прикрывал хромированный кожух. Альмен приподнял его. Кожух со скрипом откинулся. Какое-то существо стремительно забилось под газовую горелку. То ли мышь, то ли ящерица, Альмен толком не успел разглядеть.

Потом он открыл холодильник, стоявший поблизости от гриля. Похоже, его давно не включали и не заглядывали внутрь. Изнутри пахнуло смрадом. Альмен зажал нос и заставил себя заглянуть внутрь. Внутри ничего, кроме пустой бутылки из-под пива. Да и то из-за слоя плесени на этикетке ничего разобрать было невозможно. Ничего интересного, и он захлопнул дверцу.

На стене во многих местах сохранились украшения – сложенные из ракушек орнаменты. Похоже на собранные на каникулах детские трофеи. Местами они образовывали неуклюжие гирлянды и сердечки, местами – рамки вокруг сентенций или картинок. Несколько таких картинок сохранилось. Они были нарисованы прямо на штукатурке и изображали голубков, апельсины, рыб, дары моря, бутыли для кьянти. Однако большая часть изображений – фотографии, пострадавшие от влаги и света до такой степени, что разобрать на них что бы то ни было практически невозможно. Остались лишь намеки, тени портретов, групповых снимков и снимков без инсценировки.