Рут Ренделл - Пусть смерть меня полюбит

– Что он тебе сказал? – прошептал Алан.

– «Удачи, дорогая», – ответила Уна и хихикнула.

– Я люблю тебя, – произнес он. – Ты единственная женщина, не считая моей жены, с кем я занимался любовью.

– Я в это не верю!

– Зачем бы мне тогда об этом говорить? Тут нечем гордиться.

– Да, но, Пол, это так удивительно!

Ужасная мысль поразила его.

– А ты?

– Я никогда не занималась любовью с женщинами.

– Ты же понимаешь, что я имею в виду. Мужчин.

– О, не так много, но больше, чем это.

И еще более ужасная мысль:

– Но не с Эмброузом?

– Какой же ты глупый! Эмброуз соблюдает целибат. Он говорит, что к его возрасту человек уже должен испытать в сексе все, что ему нужно, и теперь должен обратить свои силы на то, чтобы жить не страстями, а разумом.

– «Оставь меня, любовь, ты тлен и прах!» [43]

– Ну, я не думаю, что любовь такова. Мне кажется, что она куда ближе к другим, более приятным вещам. Знаешь, я сказала, что это удивительно, не потому, что я тебе не верю.

Алан обдумал ее слова и покраснел.

– Честно?

– Честно. Но если это правда, то, что ты сказал, наверное, тебе нужно побольше практики, как ты считаешь? Может, попрактикуемся сейчас?

Это была лучшая неделя за все прожитые им годы.

Он водил Уну в театр и обедать в ресторан. Они взяли напрокат машину. Им пришлось записать ее на имя Уны, потому что он был Полом Браунингом, который оставил свои водительские права дома, в Криклвуде. По дороге в Хартфордшир они играли в милую игру любовников: рассматривали дома и обсуждали, в каком из них они хотели бы прожить вместе всю оставшуюся жизнь – в том или вот в этом? Алан уже понимал, что хочет жить с Уной, и только с Уной. Мысль о даже краткой разлуке была невыносима. Он не мог отвести от нее взгляд, и воспоминание о том, как он сказал Цезарю, будто не находит Уну привлекательной, тяжким камнем вины лежало на его душе, хотя сама Уна об этом не знала и, вероятно, никогда не узнает. Как бы то ни было, эти слова совершенно не подходили для описания того эффекта, который она на него производила. Теперь он был рад, что она не делает макияж и не одевается по моде, потому что все это мешало бы рассмотреть ее саму. Больше всего он любил наблюдать за игрой эмоций на ее лице – этом маленьком выразительном лице, которое от беспокойства или изумления собиралось в глубокие складки, а от удовольствия становилось по-детски гладким.

– Пол, – мягко напомнила Уна. – Зеленый свет. Можно ехать.

– Извини. Я глаз не могу оторвать от тебя. А когда я за рулем, мне нужно смотреть на дорогу.

Когда в тот вечер они вернулись домой и спустились в его комнату – они теперь каждую ночь спали там вместе, – Уна спросила про его жену:

– Как ее зовут?

– Элисон, – ответил Алан. Он должен был так ответить, потому что был Полом Браунингом.

– Красивое имя. Ты не говорил, есть ли у вас дети.

Он подумал о покойной Люси, о которой они в разговорах друг с другом ни разу не упомянули. Сколько детей у Пола Браунинга? В этом случае, наверное, следует сказать правду.

– У меня двое детей, мальчик и девочка. Они уже более или менее взрослые. Я женился очень молодым. – И добавил, не для того, чтобы сменить тему, но потому, что внезапно осознал важную истину, прежде до него не доходившую: – Я был очень плохим отцом. – Конечно же, он был плохим отцом и плохим мужем, чьи силы уходили не на то, чтобы дарить любовь, а на то, чтобы погрязать в жалости к самому себе. – Они не будут скучать обо мне.

Уна смотрела на него с задумчивостью, к которой примешивалась немалая толика беспокойства.

– Ты говорил, что хотел бы жить со мной.

– Я и вправду этого хочу! Больше всего на свете. Я теперь не могу представить жизни без тебя.

Она кивнула.

– Ты не можешь представить – но ведь ты так жил. Ты расскажешь Элисон обо мне?

Алан ответил небрежно, потому что имя «Элисон» для него означало лишь незнакомую светловолосую женщину из Криклвуда:

– Не думаю, что расскажу. Какое это имеет значение?

– Думаю, имеет, если ты настроен серьезно.

Он обнял ее и сказал, что его любовь к ней – самая серьезная вещь, которая когда-либо с ним случалась. Элисон для него ничего не значит вот уже много лет. Конечно, он будет оказывать ей поддержку и делать все, чего требуют приличия, но вот видеть ее и говорить с ней – нет. Он громоздил ложь на ложь, но Уна верила ему и улыбалась, и они были счастливы.

Или же он был бы счастлив, наслаждался бы безоблачным счастьем, если бы не Джойс. Тот человек, которого он видел в «Розе Килларни», несомненно, был не тем парнем, который просил его разменять фунт на двадцать пятипенсовых монет, и, следовательно, не был одним из тех, кто ограбил банк и похитил Джойс. Правда, и у того, и у другого указательный палец правой руки был искалечен, но эти травмы были разными, это были разные люди. Однако вид этого человека, или, точнее, вид этого пальца, столь схожего с тем, другим, врезавшимся в память, всколыхнул в Алане былую тревогу о Джойс и былое ощущение стыда. Горечь неразделенной любви прежде сдерживала этот стыд, счастье любви торжествующей на время преградила этим чувствам вход в сознание, но теперь и тревога, и стыд вернулись, и днем висели на плечах тяжким грузом, а ночью не давали уснуть.