Рекс Стаут - Черная гора (сборник)

Единственной видимой и слышимой реакцией на его слова стал кашель Джона Р. Уинслоу.

Вульф сплел пальцы на обширном холме своего живота.

– С самого начала мы располагали подсказкой, о которой вам не сообщалось. Вчера, то есть во вторник, Хеллер позвонил сюда и сообщил, что подозревает одного из своих клиентов в совершении тяжкого преступления. Он изъявил желание нанять меня для расследования. По причинам, вдаваться в которые нет необходимости, я ему отказал. Однако мистер Гудвин, склонный подчиняться, только когда это отвечает его настроению и интересам, взял на себя смелость нанести этим утром визит Хеллеру, чтобы обсудить с ним данное дело.

Вульф стрельнул в меня взглядом, но я оказал ему достойный отпор. Не на такого напал. Он вновь обратился к гражданам:

– Мистер Гудвин вошел в кабинет Хеллера, но обнаружил, что там никого нет. Он подождал какое-то время, от нечего делать задав работу своей тренированной наблюдательности, и среди прочего заметил, что несколько карандашей и резинка из опрокинутого стакана образуют на столе нечто вроде узора. Позже, когда было обнаружено тело Хеллера, данная деталь привлекла и внимание полиции. Именно этот узор привел ко мне мистера Кремера. Он предположил, что Хеллер, когда убийца навел на него револьвер, перед лицом скорой смерти определенным образом разложил карандаши, дабы оставить посмертное сообщение и указать на личность убийцы. Здесь я согласился с мистером Кремером. Подойдите, пожалуйста, и взгляните на этот рисунок у меня на столе. Карандаши и резинка разложены примерно так же, как и на столе Хеллера. И рисунок обращен к вам, а не ко мне. То есть вы видите его так, как и задумывал Хеллер.

Шестеро откликнулись на просьбу, и к ним присоединились другие. Не только рядовые сотрудники убойного отдела встали со своих мест и подошли поближе, но поднялся, чтобы бросить взгляд на стол и сам Кремер. Возможно, просто из любопытства, хотя с него сталось бы заподозрить Вульфа в какой-нибудь махинации. Впрочем, карандаши и резинка были разложены надлежащим образом, в чем убедился и я, приподнявшись и вытянувшись, чтобы взглянуть через головы подошедших.

Когда все вновь расселись по местам, Вульф продолжил:

– У мистера Кремера имелась собственная версия насчет сути послания, с которой я не согласился и которую излагать сейчас не собираюсь. Моя же собственная догадка пришла мне в голову практически мгновенно и оказалась вовсе не coup déclat [27], но просто всплеском воспоминаний. Узор смутно напомнил мне нечто виденное ранее. Неопределенность мигом развеялась, стоило мне сообразить, что Хеллер был профессором математики. Воспоминание было давнишним, и я проверил его, подойдя к полке за книгой, которую читал лет десять назад. Это «Математика для миллионов» Хогбена [28]. Удостоверившись, что память мне не изменила, я запер книгу в ящик стола, ибо решил, что мистеру Кремеру незачем тратить время на ее изучение.

– Давайте продолжим, – рявкнул Кремер.

Вульф так и поступил.

– Как сказано в книге мистера Хогбена, две тысячи лет назад в Индии было в ходу то, что он называет «спичечным цифровым письмом». Три горизонтальные линии означали тройку, две – двойку и так далее. Письмо и вправду было примитивным, но открывало значительно больше возможностей, нежели громоздкие системы евреев, греков и римлян. Примерно ко времени рождения Христа некий выдающийся индус усовершенствовал это письмо, связав горизонтальные линии диагоналями, благодаря чему исключалась путаница между элементами. – Он указал на рисунок на своем столе. – Вот эти пять карандашей слева для вас образуют тройку в точности, как ее изображали индусы, а три карандаша справа составляют двойку. Эти индийские символы являют собой одну из величайших вех в истории системы счисления. Заметьте, кстати, что наши собственные знаки для цифр «три» и «два» происходят непосредственно из этих индийских символов.

Двое поднялись взглянуть, и Вульф вежливо выждал, пока они снова не сядут.

– Итак, поскольку Хеллер был математиком и рисунки оказались известными символами из истории математики, я предположил, что послание состояло из цифр «три» и «два». Но несомненно было и то, что резинка также являлась частью сообщения, так что ее тоже требовалось включить. Это сложности не представляло. Если современный математик хочет записать «четыре умножить на шесть» или «семь умножить на девять», для него привычнее в качестве знака умножения использовать не привычный для нас, дилетантов, значок «×», но точку. Это столь распространенный прием, что, пользуясь им, мистер Хогбен даже не удосуживается давать пояснения. Поэтому я уверенно предположил, что резинка подразумевала точку, а само послание означало «три умножить на два», или «шесть».