Рэй Брэдбери - Голливудская трилогия в одном томе

В кабинете он налил нам по рюмочке.

– По глазам вижу, эта штука вам не по вкусу, – заметил священник. – Оставьте. Так вы пришли по поводу той безумной картины, которую как раз заканчивают снимать на студии? Фриц Вонг действительно такой сумасшедший, как некоторые рассказывают?

– И такой же потрясающий.

– Приятно слышать, как сценарист хвалит своего босса. Я редко хвалил своего.

– Вы?! – воскликнул я.

Отец Келли засмеялся.

– В молодости я написал девять сценариев, и ни один не был снят, вернее сказать, снят и вынут из петли. До тридцати пяти лет я из кожи вон лез, чтобы как-то продать, сбыть, втереться, преуспеть. А потом послал все к черту и, хоть и поздновато, примкнул к священникам. Это было непросто. Церковь не берет легкомысленно с улицы таких, как я. Но я промчался через семинарию небрежным галопом, ибо незадолго до этого работал над кучей документальных фильмов о христианстве. А как насчет вас?

Я рассмеялся.

– Что смешного? – спросил отец Келли.

– Мне пришло в голову, что половина сценаристов с киностудии, зная о вашем писательском опыте, наверное, прибегают сюда не для того, чтобы исповедоваться, а чтобы задать вопросы! Как бы вы написали эту сцену, а как бы закончили ту, а как смонтировать, как…

– Вы протаранили лодку и утопили команду!

Священник залпом допил свой виски, затем, усмехаясь, налил еще, и мы, перебивая друг друга, стали говорить, говорить, как старые заядлые киноманы, обо всем, что касается киносценарных дел. Я рассказал ему про своего Мессию, он поведал про своего Христа.

Затем он сказал:

– Похоже, вы правильно сделали, что поставили заплатку на этот сценарий. Те парни, две тысячи лет назад, тоже латали дыры, если вы заметили разницу между Евангелиями от Матфея и от Иоанна.

Я вертелся в кресле, горя страстным желанием выложить ему все подчистую, но не осмелился выплеснуть на священника шипящее масло в тот момент, когда он лил на меня прохладные струи святого источника.

Я встал.

– Что ж, спасибо, святой отец.

Он посмотрел на протянутую ему для пожатия руку.

– У вас при себе пистолет, – сказал он просто, – но вы из него не выстрелили. Так что сядьте обратно.

– Неужели все священники так разговаривают?

– В Ирландии – да. Вы ходили вокруг дерева, но не сорвали яблоко. Так потрясите яблоню.

– Думаю, мне следует принять немного вот этого. – Я взял рюмку и сделал глоток. – Ну вот… Представьте, что я католик…

– Представил.

– Которому очень нужно исповедоваться.

– Им постоянно нужно исповедоваться.

– И я пришел сюда после полуночи…

– Неподходящее времечко.

Но в его глазах вспыхнули свечные огоньки.

– И постучался в дверь…

– Вы бы так сделали? – Он слегка наклонился ко мне. – Продолжайте.

– Вы бы впустили меня? – спросил я.

Эти слова, как резкий удар, повалили его в кресло.

– Разве церкви когда-то не были открыты в любое время дня и ночи? – продолжал я.

– Это было давно, – ответил он как-то слишком поспешно.

– Так что же, святой отец, если я приду как-нибудь ночью в крайней нужде, вы не откроете мне?

– Отчего ж не открыть? – Пламя свечей полыхало в его глазах, словно он выпрямил согнутый фитиль, чтобы горело ярче.

– Может, ради самого ужасного греха в истории человечества, а, святой отец?

– Нет такого существа…

Поздно, его язык замер, когда с него сорвалось это последнее, ужасное слово. Глаза забегали и заморгали. Он поправился, желая придать своим словам другое звучание.

– Нет такого человека.

– Но, – продолжал я, – что, если осужденный на вечные муки, сам Иуда явится с мольбой… – я сделал паузу, – поздно ночью?

– Искариот? Да, ради него я бы встал с постели.

– Святой отец, а что, если бы этот бесстыдный, ужасный человек с больной совестью стал стучаться к вам по ночам не раз в неделю, а почти каждую ночь, весь год? Вы встанете с постели или сделаете вид, что не слышите стука?

Эти слова попали в самую точку. Отец Келли вскочил, как будто я выдернул огромную пробку из бутылки. Румянец сошел с его щек, даже кожа у корней волос побледнела.

– Вам надо идти по своим делам. Не смею вас удерживать.

– Нет, святой отец. – Я изо всех сил старался казаться храбрым. – Это вам надо, чтобы я ушел. Двадцать лет назад, – я пошел напролом, – однажды поздней ночью в вашу дверь постучали. Сквозь сон вы услышали, как кто-то барабанит в дверь…

– Стойте, ни слова больше! Убирайтесь!

Это был крик ужаса, который издал Старбак [251], проклиная святотатство Ахава, и последний негодующий взгляд, брошенный им на огромную тушу белого кита.