Рэй Брэдбери - Голливудская трилогия в одном томе

– Трусливые твари! Иногда у мертвецов в могилах больше власти, чем у живых. Вспомни Наполеона, он умер сто пятьдесят лет назад и до сих пор живет в сотнях книг! Его именем называют улицы и младенцев! Он потерял все и, потеряв все, победил! А Гитлер? Он будет жить еще десять тысяч лет. Муссолини? Он будет висеть вверх ногами, подвешенный в газовой камере, до конца наших дней! Даже Иисус. – Он внимательно посмотрел на свои стигматы. – Я не сделал ничего плохого. А теперь снова должен умереть. Но начиная с воскресенья меня будут иметь во все дыры, если я заберу с собой такого славного придурка, как ты. Так что заткнись. Где вторая бутылка?

Я показал ему бутыль с джином.

Он схватил ее.

– А теперь помоги мне забраться на крест и убирайся к черту!

– Я не могу оставить тебя здесь, Иисус.

– А где еще меня можно оставить?

Он выпил больше половины пинты.

– Эта штука убьет тебя! – забеспокоился я.

– Эта штука убивает боль, детка. Когда они придут за мной, меня здесь уже не будет.

Иисус полез на крест.

Я вцепился руками в почерневшее дерево креста, ударил по нему кулаками, задрав вверх лицо.

– Черт возьми, Иисус. Проклятье! Если это твоя последняя ночь на земле… ты чист?!

Он замедлил движение.

– Что?

– Когда ты последний раз исповедовался? – выпалил я вдруг. – Когда, когда?

Он резко повернул голову на север, обратив лицо в сторону кладбищенской ограды, и посмотрел за нее.

– Когда? Когда ты исповедовался? – допытывался я, удивляясь самому себе.

Его лицо неподвижно, как у загипнотизированного, было обращено на север, и это заставило меня подскочить и начать карабкаться вверх, нащупывая ногами колышки и опираясь на них.

– Что ты делаешь? – закричал Иисус. – Это мое место!

– Теперь уже нет, так, так и вот так!

Я повис, раскачиваясь, прямо за его спиной, так что ему пришлось обернуться, чтобы прокричать:

– Слезай!

– Когда ты исповедовался, Иисус?

Он уставился на меня, но взгляд его упрямо соскальзывал в сторону севера. Я тоже быстро перевел взгляд и посмотрел туда, вдоль поперечной балки креста, достаточно длинной, чтобы пригвоздить и ладонь, и запястье, и всю руку.

– Господи, вот! – сказал я.

Ибо там, словно на линии ружейного прицела, была видна стена и то место на этой стене, где висела кукла из воска и папье-маше, а еще дальше, за лужайкой с надгробиями, виднелся фасад и распахнутые в ожидании двери церкви Святого Себастьяна!

– Точно! – выдохнул я. – Спасибо, Иисус.

– Слезай!

– Уже слезаю.

Я отвел взгляд от стены, но не раньше чем увидел, как Иисус снова обращает лицо в сторону страны мертвых и церкви.

Я спустился.

– Куда ты собрался?! – прокричал Иисус.

– Туда, куда должен был отправиться еще несколько дней назад…

– Безмозглый тупица. Держись подальше от этой церкви! Опасное место.

– Церковь – опасное место?

Я остановился и поглядел наверх.

– Нет, не церковь! Но она стоит на том конце кладбища и поздно ночью поджидает всяких тупых олухов, которые заскочат в нее!

– И он туда заскакивает, верно?

– Он?

– Черт! – Меня пробила дрожь. – По ночам, прежде чем идти на кладбище, он сперва заходит исповедоваться, так?

– Будь ты проклят! – взвизгнул Иисус. – Все, теперь тебе конец!

Он закрыл глаза, что-то проворчал и начал в последний раз устраиваться на темном столбе среди сумерек и надвигающейся ночной темноты.

– Давай продолжай! Ты хочешь ужаса? Ты хочешь испытать страх? Иди послушай настоящую исповедь. Спрячься, и, когда он придет ночью – о, глухой, глухой ночью, – ты услышишь его, твоя душа содрогнется, сгорит и умрет!

От этих слов мои руки так сильно вцепились в крест, что занозы жалами впились в ладони.

– Иисус, тебе ведь известно все, верно? Расскажи мне, во имя Господа Иисуса Христа, Иисус, расскажи мне, пока не поздно. Ты знаешь, почему это тело повесили на стену, а может, это сделал Человек-чудовище, чтобы всех напугать, и кто такой этот Человек-чудовище? Скажи. Скажи.

– Бедное, невинное дитя, несчастный сукин сын. Боже мой, сынок. – Иисус посмотрел на меня сверху. – Ты умрешь и даже не узнаешь за что.

Он развел руки, протянув одну на север, другую на юг, и обхватил поперечную балку креста, словно собираясь взлететь. Но вместо этого к моим ногам упала пустая бутылка и разбилась.

– Бедный, милый мой сукин сын, – прошептал он небесам.

Я отпустил крест и спрыгнул. Когда мои ноги коснулись земли, я в последний раз устало позвал: