Рэй Брэдбери - Голливудская трилогия в одном томе

– А где Иуда?

– Пароль верный! – вскричал Фриц Вонг. – Тут три бокала мартини! Выпей!

– Ненавижу мартини. Потом, мне надо еще вывести алкоголь из организма. Мисс Ботуин, – обратился я к ней.

– Мэгги, – сказала она, незаметно улыбнувшись, держа на коленях камеру.

– Я многие годы столько слышал о вас и всю жизнь вами восхищался. Я просто обязан сказать, как я рад, что у меня есть возможность поработать…

– Да-да, – добродушно отвечала она. – Только вы не правы. Я не гений. Я… как называются такие насекомые, которые бегают по поверхности пруда и выискивают добычу?

– Водомерки?

– Водомерки! Кажется, будто эти чертовы паучки вот-вот утонут, ан нет, бегают по тонкой пленке на поверхности воды. Поверхностное натяжение. Они распределяют свой вес, растягивая лапы в стороны, и пленка не рвется. Ну разве я не то же самое? Я просто распределяю свой вес, вытягиваю в стороны все четыре конечности, и пленка подо мной не рвется. Пока еще ни разу не потонула. Но я не чемпион, и никакого чуда здесь нет, просто-напросто мне очень рано повезло. И все же, молодой человек, спасибо за комплимент, выше голову и делайте все, что скажет Фриц. Мартини. Вот увидите: в том, что сейчас покажут, моей работы мало.

Она повернулась ко мне своим изящным профилем, чтобы негромко сказать в сторону проекторной:

– Джимми, давай!

Свет медленно потускнел, зажужжал экран, разъехался занавес. На экране замигал грубый монтаж под еще не завершенную музыку Миклоша Рожи [215]. Это мне нравилось.

Пока шел фильм, я украдкой бросал взгляды на Фрица и Мэгги. Они подскакивали так, будто объезжали дикую кобылу. Я тоже вскакивал и падал обратно в кресло под натиском образов, волной нахлынувших с экрана.

Моя рука незаметно взяла один из бокалов с мартини.

– Так-то лучше, парень, – шепнул Фриц.

Когда фильм закончился, мы еще некоторое время сидели молча, пока зажигался свет.

– Как получилось, – наконец спросил я, – что ты почти весь этот материал отснял в сумерках или в темноте?

– Терпеть не могу реализм. – Монокль Фрица ярко блеснул в сторону белого экрана. – Половина этого фильма по плану должна сниматься на закате. Значит, когда день переваливает через хребет. Когда заходит солнце, я вздыхаю с огромным облегчением: еще один день прошел! Каждую ночь я работаю до двух часов, мне не мешают люди, не мешает свет. Два года назад я сделал себе контактные линзы. А потом выкинул их в окно! Почему? Я стал видеть поры на лицах людей, на своем лице. Целые лунные кратеры. Ноздреватости. Черт возьми! Посмотри мои последние фильмы. Никаких людей под солнцем. «Полуночница». «Долгие сумерки». «Убийства в три часа пополуночи». «Смерть перед рассветом». Итак, мой мальчик, как насчет этой галилейской лажи – «Христос в Гефсиманском саду», «Цезарь в тупике»?!

Мэгги Ботуин уныло заерзала в полутьме и распаковала свою портативную камеру.

Я откашлялся.

– Мой текст должен прикрыть все дыры в этом сценарии?

– Прикрыть задницу Цезаря? Да!

Фриц Вонг рассмеялся и подлил еще в бокалы.

– И мы посылаем тебя к Мэнни Либеру, чтобы обсудить Иуду, – добавила Мэгги Ботуин.

– Что-о-о?!

– Иудейскому льву [216], – сказал Фриц, – вероятно, будет приятно съесть иллинойского баптиста. А пока он будет выдергивать тебе ноги, ему придется тебя выслушать.

Я медленно влил в себя второй мартини.

– Что ж, – вздохнул я, – не так уж плохо.

И услышал какое-то жужжание.

Камера Мэгги Ботуин сфокусировалась на мне, чтобы уловить, как я начинаю пьянеть.

– Вы везде носите с собой камеру?

– Ага, – сказала она. – За сорок лет еще не было ни дня, чтобы я не поймала мышку среди слонов. Они не смеют меня вышвырнуть. Иначе я смонтирую вместе все девять часов пленки, на которой засняты эти кретины, и устрою премьерный показ в Китайском театре Граумана. Любопытно? Приходи, посмотришь.

Фриц наполнил мой бокал.

– Я готов. Снимайте крупный план, – сказал я и выпил.

Камера зажужжала.

Мэнни Либер сидел на краю своего стола, обрезая огромную сигару с помощью одной из стодолларовых золотых гильотин от «Данхилл». Он хмуро наблюдал, как я расхаживаю взад-вперед по кабинету, внимательно осматривая разнообразные низкие диваны.

– Что тебе не нравится?

– Эти диваны, – ответил я. – Такие низкие, что с них трудно встать.

Я сел. И оказался примерно в футе от пола, глядя снизу вверх на Мэнни Либера, который возвышался надо мной, как Цезарь, покоривший весь мир.