Патрик Грэхам - Евангелие от Сатаны

– Так правили все папы, Патрицио.

Кардинал Мендоса приводит в действие рычаг, который гасит фитили. Скрипят блоки, и на все факелы одновременно опускаются медные колпачки. Джованни слышит, как палка уходящего Мендосы скребет по полу. Он в последний раз касается Евангелия от Сатаны. Ему кажется, что обложка едва заметно вздрагивает под тканью и что странное тепло течет по его пальцам.

– Вы идете?

Молодой кардинал поворачивается к Мендосе, который стоит у входа в зал, думает, что старик сейчас похож на статую, и подходит к нему. Тяжелая дверь со скрипом закрывается за ними.

Темнота. Мать Изольда давно умерла. Мария Паркс почувствовала это, когда пальцы на ее горле разжались и морщинистая оболочка медленно отделилась от ее тела. Кокон из мертвого мяса, покинутый в пыли, – вот все, что осталось от старой монахини, которая задушила себя семь столетий назад.

Теперь Мария одна. Она застряла в своем трансе, и он держит ее в этой тесной тюрьме. Она сидит где-то на каменной скамье по другую сторону стены и смотрит перед собой невидящими глазами. И одновременно она здесь, запертая в этой могиле. В ее темнице уже давно нет ни одной молекулы кислорода, но Марии почему-то не удается умереть.

Обессиленная, в темноте, она вспоминает про зловоние, которое почувствовала, когда открыла глаза в подземелье. Калеб мог ее убить, но он этого не сделал. Он предпочел устроить ей медленную пытку – замуровал ее ум. Видение и стена – двойная тюрьма, из которой у Марии нет ни одного шанса выбраться. Только Карцо может вывести ее из транса, шепнув ей в ухо нужные слова. И Калеб это знает.

Когда священник удалялся от Больцано, Мария мысленно следовала за ним. Борьба между ним и Калебом была продолжена в шумном купе поезда и шла целую ночь. На рассвете Калеб проиграл. В этом Мария убедилась, когда мысленно услышала голос Карцо. Священник доехал до римского вокзала. Он должен был сделать еще что-то – пройти этот путь до конца.

Запертая в своей умственной темнице, Мария слышала звон колоколов, крики и выстрелы. Она плакала, когда священник упал на пол базилики, задыхалась вместе с ним, когда его кровь растекалась по полу и его сердце замедляло ход. Тогда их мысли соединились в последний раз. Потом она потеряла контакт с ним. И все же она была уверена, что Карцо жив: она слышала, как далекое эхо, удары его сердца. Он тоже заперт где-то в глубине себя самого и так же, как она, ждет смерти.

Звучат чьи-то шаги. Мария чувствует, как ее ногти царапают стену тюрьмы. Она пытается пошевелить губами, чтобы позвать на помощь. На мгновение у нее вспыхивает надежда, что это Карцо вернулся за ней, и она шепчет его имя.

– Вот она!

Валентина только что осветила лучом своего фонаря тело, сидящее на каменной скамье, – тело молодой женщины. Кроссман бросается на голос своей спутницы, а карабинеры в это время входят в подземелья Больцано.

– Мария?

Ответа нет. Кроссман направляет луч своего фонаря на широко открытые глаза, которые глядят в пустоту. Потом касается Марии ладонью – и вздрагивает, почувствовав под своими пальцами холодную как лед кожу. Он прижимает ухо к груди молодой женщины, потом выпрямляется и говорит:

– Поздно.

– Может быть, еще нет, – отвечает Валентина.

Она отталкивает Кроссмана и ищет в своей памяти фразу, которую отец Карцо произнес в последний момент перед тем, как потерял сознание. Потом она наклоняется к уху молодой женщины и шепчет:

– Мария, теперь вы должны проснуться.

Маленькая вена, которая пересекает, как голубая борозда, выемку на запястье Марии Паркс, немного набухает, потом опадает и набухает снова. Валентина следит за ней взглядом. Черные круги под глазами Марии постепенно исчезают, мышцы ее лица расслабляются, ноздри начинают вздрагивать. Белые щеки становятся бледно-розовыми. Струйка воздуха вырывается из ее рта, грудь приподнимается. Мария закрывает глаза, затем открывает их. А потом она бросается в объятия Валентины и начинает плакать.

Пять часов утра. Специальный агент Мария Паркс крепко спит. Она приняла три таблетки снотворного, пытаясь забыть вопли Рейчел и пальцы матери Изольды, сомкнувшиеся на ее шее. С тех пор она спит туманным, бесцветным сном, в который не проникает ничего из окружающего мира. Сновидения еще не начались. Но тревожные образы, порожденные подсознанием, уже пытаются проникнуть сквозь химическую преграду, созданную медикаментами. Возникают обрывки картин.